Евмен Доломан: На безымянной высоте

Возле второго отделения, где командир сержант Босой, у меня тоже не было причины задерживаться: окопы и ходы сделаны толково и надежно. Да и ребята в этом отделении все обстрелянные, уже не раз побывали в бою и знают свое дело. Поэтому я, не отвлекая их внимания, прикованного к дороге, пошел мимо них по узенькому ходу к владениям Николая Губы. Но успел сделать лишь несколько шагов… Адский грохот многих почти одновременных взрывов потряс землю и, казалось, поставил ее на дыбы. Сильным толчком взрывной волны меня отбросило назад и так ударило о стенку окопа, что даже в глазах потемнело. Вскакиваю посмотреть, что же там происходит, за бруствером траншеи, потому что в промежутках между взрывами слышу тот тревожный, как прикасание штыка к груди, звон, танковых гусениц.

В дыму и пыли двигаются широкой цепью на нашу оборону восемь вражеских танков. Девятый дымит на перекрестке дорог, наверное, подорвался на мине. А может быть, какая-нибудь из наших «тридцатьчетверок» угостила это чудовище бронебойным так, что другие не рискнули двигаться по этой дороге. Так или иначе, но пройти вперед, оставив нас у себя за спиной, они не решаются. Наверное, их командир понял, что без танкового прикрытия ни их автомашинам, ни пехоте не прорваться. Да и танкам без десанта, без пехоты — плохо. Потому и двинулись на наш холм, чтобы не подставлять уязвимые борта под дула наших танковых пушек и чтобы покончить с нами…

За «тиграми», пригнувшись, бегут небольшими группами пехотинцы. «Максим» Чопика захлебывается в горячей скороговорке. Ведь самое главное — не пустить к нашим траншеям пехотинцев противника. Мы это хорошо понимаем и потому ведем по ним уничтожающий огонь, чтобы отсечь их от стального прикрытия… А ведущий «тигр» уже приближается к траншее, к окопу, где засели Губа с Кумпаном. «Раздавит ребят», — мелькнула мысль. Посматриваю краешком глаза на «тридцатьчетверки», что в капонирах. Из пушек вылетает пламя, цедится сизоватый дым. Значит, они стреляют. Почему же не останавливаются «тигры»? Уже тот, что на левом фланге, перескочил через траншею, где Губа, ползет по крутому склону к нашим танкам, как хищник, который приметил лакомую добычу. Вдруг его охватило синеватое пламя, из него повалил черный дым. Это огненное страшилище еще ползло несколько метров — затем его остановил могучий взрыв. Уже потом я узнал, что Кумпан бросил связку гранат, когда «тигр» приближался к окопу, но промахнулся, и она взорвалась в стороне от танка. «Тигр» раздавил Кумпана с пулеметом, а Николай Губа, присыпанный землей, все же выкарабкался и, когда стальное чудовище уже ползло по холму, что за окопом, бросил на его жалюзи две бутылки с горючей жидкостью…

Но остальные «тигры» не остановились. Ведя огонь из пушек по нашим «тридцатьчетверкам», они подползают вплотную к траншее. Секут из пулеметов, не давая нам поднять голову. Это меня беспокоит больше всего, потому что, пока мы молчим, прижатые этим огнем, немецкие автоматчики могут прорваться через нашу оборону. Как дальше обернется дело — даже подумать страшно. Бросаюсь в окоп сержанта Босого:

— Почему молчит пулемет?

Он, наверное, не услышал моего крика.

Под ногами ходит земля. Я из-под каски увидел черное дуло танковой пушки. Казалось мне, что оно направлено прямо в мою переносицу. Сжимаюсь в комок, припадая к передней стенке окопа. Босой, на миг распрямившись, швыряет под гусеницу «тигра» связку гранат — и падает, прошитый пулями.

«Что же это творится, черт побери!» Хватаю вторую связку гранат. Поднимаюсь на ноги и в этот момент успеваю заметить, что наша «тридцатьчетверка», которая в капонире, что слева, вспыхивает коричнево-черным факелом. «Только бы не промахнуться! Только бы не промахнуться!» — жжет будто и не голову, а сердце одна мысль. Почему-то кажется, что от этого — промахнусь или нет — зависит не только результат боя, а вся моя жизнь. Неторопливо поднимаю голову чуть-чуть выше бруствера и бросаю связку гранат под правую гусеницу, которая четче левой поблескивает на солнце. Взрыв. Стальная громада дрогнула, и в это же мгновение что-то горячее и тяжелое ударило мне в глаза и выбило из-под ног землю…

Очнулся я то ли от нестерпимой боли где-то в груди, то ли от чьей-то звучной перебранки — не пойму, и то и другое я почувствовал и услышал одновременно. Какое-то время лежу с закрытыми глазами, пытаясь понять, что же случилось, почему мне так больно и куда это я попал. Приглушенный стон, раздраженные возгласы наводят на мысль, что я среди раненых. Узнаю по голосу, что ругается Николай Губа. Открываю отяжелевшие веки: прямо перед глазами в ярко освещенном заходящем солнцем квадрате раскрытых настежь дверей четко очерчены две фигуры. Плотный и высокий Григорий Грищенко, немного ссутулясь, обняв правой рукой Губу под мышки, не спеша ведет его по ступенькам в помещение. Тот — маленький и замученный, с перекошенным от боли лицом — кричит: