Евмен Доломан - На безымянной высоте

— Наверное, у них задание выбить нас отсюда, чтобы открыть дорогу для других, — говорю ему, хотя и сам удивляюсь: зачем им вступать в бой?

Две зеленые ракеты поднялись над правым флангом и с едким шипением упали недалеко от нас. Наверное, это был сигнал к атаке, потому что сразу же затарахтел «МГ», ему вторили их автоматы там, на правом фланге. Через мгновение откликнулись и из того кустарника, что был слева от нас, внизу, около дороги. Откликнулись злым ворчанием нескольких пулеметов.

— Провоцируют, — говорю Губе, — хотят выявить наши огневые точки, чтобы сориентироваться, где самое слабое место, куда направить острие атаки… Помолчим, нам некуда торопиться…

Кумпан деловито складывает полные диски, как хозяйка свежие коржи, в приспособленную нишу, заранее выстеленную листьями лопуха. Сверху прикрывает куском грубой ткани — это чтобы не присыпало их песком.

Гитлеровцы бросились на наш холм широкой цепью. Бежали полусогнувшись, лавируя между деревьями и кустами и по возможности прикрываясь ими, хотя мы еще и не стреляли. Расстояние между ними и нами сокращалось. Я почувствовал, что с каждым их шагом сердце мое начинает биться все быстрее и быстрее… Вот они уже миновали невысокие густые заросли, уже и редкие кусты остались позади. Теперь нас разделяет покатый холм в сотню метров. Мы — наверху, они — внизу. Мы — в окопах, они — на открытой, лишь поросшей травой местности. Бегут и стреляют из автоматов в воздух. Что-то орут…

Я смотрю на одинокий серый камень, его облюбовал еще раньше. Когда поравняется с ним хотя бы один из атакующих, тогда — огонь. Но его уже миновали десятки ног, а я выжидаю. Пусть бегут. Мы их проучим на этот раз так, что больше не будут бегать.

— Ты что, Юрка, уснул! — зовет Чопик. — Они же гранатами нас забросают…

Молчу. Сердце готово выскочить из груди. Уже и дышать, кажется, нечем…

— Огонь! — кричу что есть силы и нажимаю на спусковой крючок автомата. Он так и подскакивает в руках. Не пойму: то ли моя дрожь ему передалась, то ли наоборот. Перед глазами мелькают обезображенные страхом лица. Но зеленая волна движется вперед. Вижу, падают передние, но те, что позади, переступают через них и лезут стремительно к нашим окопам. Гранаты взрываются около самого бруствера, пыль и дым заслоняют нам атакующих. «Неужели они опрокинут нас и сомнут?» — страшная мысль, как черная молния, пронизывает мое сознание. Снова нажимаю на спусковой крючок, но автомат молчит. Хватаю «лимонки» и швыряю в серо-черную пелену, за которой слышны отчаянные звериные выкрики… В памяти почему-то возникает родное село. Вижу, как соседка, тетка Евдокия, лупит хворостиной своего меньшего, Павла, моего однокашника. Тот вопит: «Ой, мамочка, я больше не буду!» Он, бесенок, лазил в погреб и слизывал тайком вершки с молока. Мне жаль Павла, так жаль, что даже слезы навертываются на глаза… Быстро меняю диск в автомате. Еще мерещатся искаженные страхом лица, еще слышу крики и стоны раненых, но у меня даже намека нет на сочувствие. Убийц, вешателей надо уничтожать!

Немцы откатились за дорогу и там скрылась в густых зарослях подлеска. Оттуда постреливают из пулеметов по нашей обороне, не дают нам свободно передвигаться.

— Присоседились, чтоб их холера забрала! — плюется Кумпан и, подменив Губу, дает по подлеску длинную очередь из своего «патефона».

— Не трать даром патроны! Они еще нам пригодятся… — шипит на него Губа и трет слезящиеся от дыма и пыли глаза.

Иду по траншее на КП командира роты, чтобы доложить о результатах боя. Орлов, опершись широкой спиной о стенку окопа, стоит понурив голову. Оба его пулеметчика застыли в неподвижных позах около изувеченного пулемета.

— Еще и по девятнадцать не исполнилось — и вот видишь, — Вадим печально покачал головой. — Батурин мечтал о художественном институте. У него целый альбом фронтовых зарисовок… Теперь отошлем в Челябинск матери… Все делал тайком, стыдился показывать. Значит, требовательный, наверное, был бы настоящим художником.

— Гибнут завтрашние художники, гибнут агрономы, — показываю глазами на безмолвного Хоменко, который пришел к нам со второго курса сельскохозяйственного института. — Гибнут сталевары и математики…

Орлов прикрывает погибших плащ-палаткой и становится с автоматом на груди возле своих павших товарищей.

Наблюдательный пункт Байрачного оборудован на возвышенности, он находится недалеко от передней линии окопов и от места, где стоят замаскированные «тридцатьчетверки». Здесь комсорг батальона Спивак, старшина роты Грищенко и два автоматчика — связные от взводов. У Спивака на голове, как чалма, белеет свеженамотанный бинт. Левая рука тоже забинтована и держится на повязке.