Евмен Доломан: На безымянной высоте

— Не охотничий, а хищнический, кровожадный…

Губа согласно кивает головой и продолжает:

— Едкий дым сквозь щели проник в подвал, где и без того нечем было дышать… Вот тогда, Юра, и ты, закашлявшись, пришел в себя. «На издевательства и пытки к врагу не пойдем», — сказал Байрачный и попросил у Грищенко пистолет. Тот, ни слова не говоря, отдал… Мы тоже проверили: есть ли хотя бы по одному патрону в патронниках… Но умирать очень не хотелось… Уже остался один шаг до границы. Да и до победы недалеко… А в глубине души теплилась надежда на спасение. И, как видишь, недаром…

Байрачного, Чопика и водителя Уварова, которые чувствовали себя хуже всех, сразу же отправили на военной подводе в ближайший медпункт. А мы вот лежит, ждем, когда появится какой-нибудь транспорт.

Губа долго молчит, потом откликается снова:

— Даже не верится, что мы были так близко к гибели. Если бы не подоспела пехота, задохнулись бы, скончались бы в страшных муках. Бесславно…

— Почему же бесславно? — удивляется Спивак. — Умереть, не сдавшись в плен, погибнуть непобежденными — это настоящий героизм. На такое способен не каждый.

Топот конских подков, бренчание сбруи отвлекли внимание Николая от Спивака. Две подводы остановились неподалеку от нас. Широко, но неторопливо ступая, подошел к нашему бивуаку коренастый мускулистый старший сержант Нещадимов.

— Вот никак не надеялся повстречать на этих развалинах своих приятелей. — На его широком, круглом, как арбуз, лице — добродушная улыбка. — Встретился с Байрачным, когда его, израненного, везли на повозке, и он сказал мне, где вас искать… Здорово же вам, видно, досталось…

Он позвал своих ребят, чтобы они помогли нам взобраться на повозки. А сам взял на руки Николая Губу и осторожно, как ребенка, положил на устланную пахучим сеном повозку. Когда мы уже выезжали из разрушенного дотла фольварка, увидели наши «тридцатьчетверки» и бронетранспортеры, которые подымались по крутому подъему нам навстречу. Поравнявшись с нашими возами, они остановились. Из них высыпали автоматчики первой роты, среди которых была и Тамара. Бросившись к нам, бойцы окружили повозки плотным кольцом. Ни возгласов удивления, ни пустых вопросов. Лишь начальник штаба батальона старший лейтенант Покрищак негромко и мрачновато то ли спрашивал, то ли утверждал:

— Вот и все, что осталось от двух взводов Байрачного…

— Не все, — вставил Губа. — Еще есть Байрачный и Чопик. Их, вместе с танкистом Уваровым, повезли раньше в ближайший медпункт.

— Рота, считай, погибла, зато бригада спасена, — отозвался лейтенант Расторгуев.

Тамара спросила разрешения у Покрищака навестить Байрачного. Он ответил утвердительно, но приказал, чтобы она сегодня же догнала наш батальон.

— Бригада — только что передали по рации — уже выступила из Самбора на Мостиску, а там — на Перемышль. Будем освобождать Польшу. — Покрищак окинул взглядом присутствующих. — Нет, еще не конец войне, еще повоюем за пределами Родины, поможем братьям-полякам обрести свободу.

Что осталось от нашей роты? Нас несколько человек да следы боев: окопы, воронки и траншеи… Порастут они травой и кустарником. Пройдет время, соберутся на этом месте оставшиеся в живых фронтовики. И забелеют на ветках ленточки светлой памяти о товарищах…

1979—1983

МБА — моторизованный батальон автоматчиков.

Не стрелять; здесь русские. Выходи, выходи! (нем.)

Внимание! Внимание! Вы окружены, бросайте оружие! (нем.)