Евмен Доломан - На безымянной высоте

Я предложил ему двух: комсорга Спивака — у него лишь царапины — или Чопика, он еще без пробоин… Однако ротный не согласился. Сказал, они способны держать оружие, пускай воюют. И решил отправить с донесением Тамару.

— Кто же будет присматривать за ранеными, если она уйдет? — удивляюсь.

Грищенко пожимает плечами. Немного погодя говорит:

— Перейдем на разумное самообслуживание… А что касается Тамары, то мне кажется, что Байрачный, видимо, надеется именно таким образом оградить ее от той судьбы, которая, может быть, уже уготована нам…

— Ты считаешь, что наша песенка уже спета? — зеленоватые Спиваковы глаза впиваются в лицо Григория острыми колючками.

У Грищенко только вздрогнули густые ресницы, однако он не смутился, не опустил голову:

— Если до утра никто не подоспеет нам на выручку, то считай, что так… Боеприпасы уже исчерпаны, да и в обороне нас лишь пятеро — и те едва стоят на ногах, все, кроме Петра, мечены немецкими пулями или осколками. Правда, еще шестеро лежат в санпункте, но их в оборону не поставишь…

— Однако будем держаться! — злобно процедил Спивак.

— Конечно же будем. — Грищенко гладит приклад автомата. — Но по одному патрону на всякий случай оставить нужно… А пока давайте прикроем Тамару, пока она не скроется вон в тех зарослях.

— Она легко согласилась на такое задание? — поинтересовался Евгений Спивак.

— Не хотела даже слушать, — отвечает Грищенко. — Но Байрачный, кажется, убедил ее, что от того, насколько быстро она доберется до бригады, зависит наша судьба.

— Задание не из легких, — вздохнул Спивак.

— У нее есть пистолет, — успокаивает его Грищенко. — Ей бы только из фольварка выбраться, а там лесом доберется, наверное.

Исполнить этот приказ нам было нетрудно. Немецкая пехота, как и танки, атаковала нас с востока, а западная сторона фольварка обстреливалась редко. По этому тернистому пути Спивак и я провели Тамару до густых зарослей возле болота. Дальше мы уже помочь ей ничем не могли.

Утром немцы вновь зашевелились. Они, наверное, сообразили, что нас осталась горстка. Поэтому и решили покончить с нами. Били по окнам из пулеметов, из автоматов, кричали «рус, сдавайся!». А мы молчали. Мы стреляли только тогда, когда они подходили к нам слишком близко.

Но вот загудели, заревели моторы «тигров», которые стояли за невысоким кирпичным амбаром. Этот рев стал нарастать, приближаться. Уже слышно лязганье гусениц. Это лязганье отозвалось в душе сквозной щемящей болью. «Чем их остановить? Куда от них деться?» — неотвязная мысль буравит мозг. Из-за сарайчика — с правой стороны и с левой почти одновременно — выползают железные с крестами страшилища. Расстояние между ними и нашим домом — метров семьдесят, не больше. Корпус танка видно до деталей, даже смотровые щели заметны.

Тем временем «тигры», опустив ниже свои задымленные хоботы, бьют по проемам окон, по каменным стенам прямой наводкой. Все вокруг окутано пылью и дымом…

Мы еще могли выскочить на западную часть фольварка, прикрытую нашим домом. Выскочить и податься в речные заросли, в краснотал, в болото. Глядишь, и посчастливилось бы выбраться волчьими тропами к речушке, а через нее — на другой берег, к которому подступает густой темный лес. Это был единственный путь к спасению — об этом знал каждый из нас, но никто и словом не обмолвился. Ведь в подвале шестеро тяжелораненых, которые не могут ступить ни шагу. Взять их и отступать вместе с ними — у нас не хватит сил: нас лишь пятеро, к тому же все, кроме Чопика, тоже ранены. Да и не побежишь, не юркнешь в кусты с тяжелой ношей на плечах. Мы с ранеными даже и до кустарника не добрались бы, немцы догнали бы нас… А бежать одним — значит оставить тех, кто в подвале, на поругание врагам. Нет! На такое из нас никто бы не пошел… Губа, прилаживая ленту к пулемету Чопика, как бы между прочим бросил, не обращаясь ни к кому:

— Интересно, что же лучше: или одиннадцать трупов, или пятеро живых?..

Если бы это сказал кто-то другой, я бы без колебаний назвал его негодяем и заехал ему в рожу. Но Николай мог брякнуть такое с провокационной целью, ну, чтобы посмотреть, как мы среагируем. И потому я промолчал. А Чопик рывком обернулся на эти слова от пулеметного щитка и, вытаращив на Николая побелевшие от злости глаза, гневно просипел:

— Сволочь! Лучше всего, когда из одиннадцати — десять живых и один труп. Этим трупом станешь ты, кисельная твоя душа, — и швырнул камнем в Николая. Тот испуганно отшатнулся всем телом, спасаясь от удара.