Максим Городничев - Бродяга

Гебура долго смеялся, затем ушел, щелкая клешнями, но тут же на лестнице закашлялся – старчески, пронзительно, и это покашливание – стесненное, будто он старался не привлекать внимания, и жестокое, словно его душили, удалялось, пока я не остался один в нагретой тишине, перед горой хлама и старой паутины.

Луна заливала мир бледным нездоровым светом, лишь под сводами домов оставалось угольно темно. На крыше колокольни щебетали металлическими переливами птицы, снизу доносилось тоскливое пение одинокой девушки. В ее голосе читалась скорбь человека, потерявшего нечто важное. Вокруг поднимались кудрявые ухоженные деревья, теснились к башне – таких мест мало в Париже.

Я перевел взгляд на изящные лапки, умело сплетавшие из паутины замысловатый узор ловца снов. И снова ветер шевелил волосы на моей груди, и снова липкая невесомость, и снова я ухнул в кроличью нору отходняка… Бледный ветер шипел, обжигая мне шею гнилым дыханием. На лестнице раздались тихие шаги, и на площадке колокольни одна за другой безмолвно появлялись фигуры в чумных масках. Чумные доктора, предвестники Черной смерти. Они обступили соломенное ложе полукольцом и рассмеялись мне в лицо. Так они стояли некоторое время, затем по очереди сдергивали клювы, обнажая подернутые болезнью физиономии. Я вглядывался во мрак, желая рассмотреть их, пока все лица, которые я видел перед собой, не слились в одно, замершее в гримасе подобострастного самодовольства. «У меня много лиц, – сказал кто-то из них, – и это делает меня человеком».

Я проснулся окончательно, проснулся в муках. Жажда крови, медленно тлевшая под кожей, наконец обрела плоть.

[ССХЛАЦЦЦ]

День клонился к вечеру, я шел по улице, заложив руки в карманы. Солнце почти погрузилось за горизонт, но еще выглядывало похмельным веком. Раньше я часто хаживал по улочкам, ведшим к Собору и обнажавшим свой особый шарм лишь тогда, когда начинал угасать свет дня, и тени от башмаков напоминали силуэты борзых.

Я остановился у входа в башню. Вены зудели, бешенство клубилось в мозгу. Связно мыслить стало почти невозможно, зубы казались чужими, не помещающимися во рту. Сознание превратилось в тропики, полные ужасных растений-мыслей, каких я никогда не видел – в джунгли, растущие по берегам мескалиновой реки.

Собор показался протосюрреалистическим театром абсурда. Ближайшая башня походила на шпиль сказочного замка, но шпиль, упирающийся в небо – нечто неслыханное. Вавилонская башня!

Я встряхнул головой, сбрасывая наваждение, и поспешил внутрь. Коридор изгибался, в двух десятках шагов впереди появилась дверь. Возле нее на опрокинутом бочонке дремал грузный латник. Оранжевые языки факела блистали на лоснящейся от пота коже. Широкий рот раскрывался, страж вздрагивал, дремал снова. Мужик рослый и явно тертый, но лицо успело обрюзгнуть, располнело и приобрело нездоровую бледность склонного к выпивке человека. Он тихо подвывал во сне, слишком короткие веки создавали впечатление, что следит за коридором, но глазные яблоки не двигаются, дыхание идет глубокое, ровное. От него такой густой запах монастырского вина, что мой желудок едва не скрутило.

Страж, простой служака. Он не был звеном цепи, за которую я держался, ведя расследование, поэтому я не стал уделять ему много времени. Сделал все тихо и быстро, после чего вырвал из оцепеневших рук ключи и открыл дверь.

В ноздри ударил стойкий запах фимиама, приятный, но уже непривычный. Сняв капюшон, я побрел вдоль келий, когда на стене выросла уродливая тень. Сердце дрогнуло, прошло несколько долгих секунд, прежде чем я сообразил, что это от моих ног протянулись угольно-черные дорожки, переломились у основания стены и поднялись там жутким силуэтом с неимоверно расширенным телом и огромной головой. Тень сдвинулась, повторяя мои движения, побежала по стене. Единственная разница между плоским мной, отброшенным на стену, и объемным мной, крадущимся по притвору, заключалась в зверином духе, струящемся из-под мышек.

Я шел от кельи к келье, заглядывая в каждую, надеясь застать там Баллока. Он прятался в седьмой исповедальне, вторая часть кабинки оказалась пуста. Я осторожно раскрыл створку, переступил порог и сел на скамью. Из глубоких полутеней оконца, скудно освещенного лампадкой, доносилось бормотание:

«И пришел один из семи Ангелов, и сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих; с нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле. И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. Я видел, что жена упоена была кровью святых. И сказал мне Ангел: я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов. Семь голов, суть семь гор, на которых сидит жена. И десять рогов, суть десять царей, которые примут власть со зверем, как цари, и передадут силу и власть свою зверю. Воды, где сидит блудница, суть люди и народы, их племена и языки. Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями».