Максим Городничев - Бродяга

– Я не потерял, но вы, возможно, хотели сказать, что власть без веры – орудие дьявола.

Баллок молчал, но даже в смутной серой фигуре, где все черты смазаны, я увидел оскал ужаса. «Генитальная индульгенция, власть… Кетер!»

– Господь не всегда думает, как епископ. И не всегда поступает, как вы хотите. Бог слушает, когда патер перед распятием обвиняет девочку в колдовстве, но вряд ли погубит ее душу на основании придуманных святым отцом доводов. Вы сожгли много невинных, по собственному тщеславию отлучив их от церкви после пыток в подвалах, и что же, они только по вашей прихоти попадут в ад? Вы правда так думаете, или это слишком далекий горизонт понимания? – Я наблюдал за оскалом, плавающим в недрах исповедальни.

Священник задрожал как осенний лист на ветру, его тело скрючилось под сутаной:

– Мне нужно отлучиться… по нужде.

– Не спешите, святой отец. Я пришел не поговорить. Ведь дело не в голосе, полном священного таинства, суть в глазах, в них многое можно прочесть.

– И что написано в моих глазах?

– Безумие и разврат. Заговорив об инквизиторах, вы намекнули на Марену, девушку, обвиненную в колдовстве, и вынужденную бежать от вашего «причастия». Сколько душ вы погубили? Вас заводит их крик, я видел жертвы с перекошенными детскими лицами, выпученными глазами, узревшими ужас последних минут жизни, узревшими вас, святой отец. Вы отнимали у них невинность, а затем, желая сохранить тайну, расчленяли тела. Не Бог убивал тех девочек, и скармливал свиньям не злой рок. Каково это, читая молитву, ощущать себя маньяком? И кто из нас слуга дьявола? Кто из нас Мясорубка?!

– Мы оба – дети одной крови, Альтаир. Чужой крови на руках.

Я улыбнулся устало.

– Сердце кашалота, рвущего живую добычу, производит десять ударов в минуту. Сердце обвиненного в колдовстве человека: сто восемьдесят ударов. Мое бьется быстро, а ваше? Кто вам ближе, Баллок, к какому виду вы себя относите?

Епископ молчал. Я не спеша разорвал медную сетку в окошке между кельями. Ублюдок окаменел, даже не вскрикнул, и я подумал, сколько веревочке ни виться, а конец приходит. Я просунул руки в окно и притянул лицо огромного ракообразного к себе, после чего, обхватив череп, нажал большими пальцами на глаза, топя их в недрах плоти. Его нервы пульсировали на висках, освещенные лампадой. Кровь брызнула густо, обдавая стены и потолок горячим фонтаном, я медленно разжал пальцы. Баллок не издал ни звука, лишь рот округлился в беззвучном крике. Может, он и останется жить, кто знает, ПУТИ ГОСПОДНИ НЕИСПОВЕДИМЫ . Я ушел через центральные ворота, чувствуя во рту горечь масляного перегара.

[ССХЛАЦЦЦ]

Губернатор… Епископ указал, куда тянется дорожка, но зачем тебе столько хлопот? Что, если я ошибся и всему виной мое разыгравшееся воображение? Я ведь болен, бывает и ум заходит за разум. Вдруг это воспаленный мозг все хитро обставил, и я просто маньяк с манией преследования? Нельзя убить большую шишку с кондачка, надо убедиться в правдивости слов епископа. Сейчас одно точно, когда настанут времена получше, надо избавиться от привычки принимать пилюли.

Часы пробили полночь, и мысль почтить визитом загородную виллу Кетера показалась удачной. Недавние события являли собой загадку, ответ на которую ускользал из-под носа. Возможно, следовало бы остановиться, но нельзя упускать шанс. Я не мог оставаться спокойным, зная, что поблизости шныряют псы, водят по земле влажными пятаками, ищут жертву.

Я проехал в упряжке через весь город, зная, что губернатор находится дома и не подозревает, как близко я к нему подобрался. Чтобы не привлекать внимания, оставил карету в миле от виллы, дальше пошел пешком. Когда деревья раздвинулись, и показалась крыша особняка, я почувствовал… Гул. От здания идет что-то. Я опустился на колени и приник ухом к прохладной земле. Ферма тихо гудит. Вокруг даже воздух вибрирует, но… нет, не воздух, дом. Огромный кирпичный бегемот сотрясает чугунные балки своего фундамента и беззвучно ухает ими, как обмотанными тряпкой языками, бьющими в колокола, стараясь войти в резонанс с жутью, рвущейся сюда из-под земли.

Я не знал, какое зло кроется в недрах особняка, но зло пышет от фермы, как от домны, расползается ядовитыми спорами в зыбком мареве. Это место нужно сровнять с землей, иначе оно отравит лес, иссушит почву, загрязнит реки. Дом как огромное сердце, пульсирует, но сердце там, под землей, а здесь… дверь, кривой раззявленный рот… В душе моей зарождался допотопный страх, накатывал волнами, и чутье подсказывало, что ужас не отступит, пока я не уберусь куда подальше.