Максим Городничев - Бродяга

– Ты пророк что ли, юродивый?

– Не ухмыляйся, в церковь сходи, испроси благословения, время лечит.

Я вздрогнул, поняв, что старик и впрямь чует или видит нечто… зло.

– В церковь? Загляну, как раз собирался, только отдохну немного…

– Не для того силы копишь. Вижу я твой крестовый поход как сквозь дымку над рекой мертвых. Вижу тела врагов твоих, на части разорванные, вижу тебя на костре, легкие пробиты, и дым изнутри бежит. А из друзей никого, только ненависть вокруг. Один ты идешь, но туда ли путь держишь, прав ли? Отступись.

Я представляю зависшую над бездной свою жизнь, волков, которые как дворовые псы дерутся за потроха убитых мной людей. Волна ужаса сотрясает нутро, но в памяти всплывает сон, бьет по мозгам снова и снова… Мара… Мара, кричащая из огня о прощении, и страх забивается в конуру, прячется там.

– Я не ищу умом, отче, где дорожка почище, а солома мягче, я следую зову сердца. Прав ли я? Не знаю, что люди потом скажут, а вы сами как считаете, стоит один человек всего человечества?

Старик помолчал. Казалось, он хочет уйти от ответа, убежать, затаиться. Наконец сказал:

– Церковку видишь? – он кивнул за пределы бойницы, туда, где вдалеке вырисовывался мощный силуэт увенчанного горгульями собора. – На крест посмотри.

Я глянул, различил серое марево.

– Не вижу, темно.

– Лучше смотри.

И только когда от перекладины креста оторвалась гигантская крылатая тень, я разглядел собор, его башни, розу, украшенную цветными витражами. Тень дважды взмахнула крыльями и снова угнездилась на кресте. Я похолодел.

– И что видишь? – Гебура наблюдал за мной пристально.

– Крест, и… на нем тень какая-то. Не разобрать.

– Это тень орла, твоя тень 1 1 Альтаир в переводе с арабского – «Летящий орел». . А на кресте ты распят. Прямо на Соборе Парижской Богоматери. Хочешь – верь, хочешь – не верь.

– Почему… там?

– А потому, что заступаясь за одного невинного, вступаешься за всех. Только люди тебе такого не простят, распнут, как Иисуса. Я вот понял это давно, плюнул, и общества более не ищу. Слава Богу, я безбожник.

Мой язык с трудом провернулся во рту, скрежетнул наждачной по небу:

– И что, нравится такая жизнь?

Он задумался, кивнул нахлынувшим воспоминаниям, будто приветствуя старых друзей, растерзанная толпой семья и увядшее рыцарство отразились в его глазах. А я не мог оторвать взгляд от болтающейся у него на носу капли, но та упорно держалась.

– Здесь люди, как огромные ракообразные, – произнес отшельник, – вылупляются, проламывая скорлупу, и заселяют Город, где весь их потенциал разбросан на прилавках огромного рыбьего рынка. Я просто не хочу быть товаром.

Город… это коробки из кирпича, стекла и переработанного мусора. Это улицы. Именно они, одинокие длинные улицы – прилавки базара. Город… Это люди. И их расписание. Из года в год, возвращаясь домой в одно и то же время, проходя по одной и той же улице, веришь в рабство. Улица такой же товар. Она идет вместе с тобой в конце дня, когда зажигаются фонари, пахавшая, как лошадь, принимая на свою мостовую неподкованные копыта, колеса карет и телег, выслушивая пьяный гомон гуляк. Она идет вместе с тобой плавно, не торопясь, придерживая кандалы, чтобы ты не свернул с нее, не освободился. Помни, расписание священно, завтра утром ты должен вновь напялить мушкетерский мундир с аксельбантами скомороха, ведь фабрика встанет, если не придешь. Фабрика – твоя жизнь. И улица тоже. Город – это ты.

Я ощутил действие спирта, смешанного с препаратами. Спирт. В его коде была великая тайна – я почувствовал, что встретился лицом к лицу со Смертью на уикенде, череп в моей бороде качался взад-вперед на соломенном тюфяке в такт сердечному ритму. Такое чувство посещало только в снах детства, когда падал в бездонные пропасти и не мог проснуться.

– Нееет, – прохрипел я.

Да, ответила Смерть. Я съежился от ужаса, косматого и допотопного. Перед мысленным взором пронеслось множество картин прошлого, при взгляде на каждую я сгорал от стыда как грешник на Страшном суде. Чернота разъедала изнутри, под ее натиском скукожился пищевод. Желудок подскочил к горлу, и я почувствовал себя змеей, блюющей из Вселенной. Потом медленно в черноте зародилась жемчужина света, будто смотрю со дна колодца, и очертания колокольни возвращались в мое сознание.

Старик рассмеялся по-крабьи, я попытался разглядеть его сквозь тьму ночи, и понял, что глаза гигантского ракообразного смотрят на меня, как две пуговицы, застывшие в желатине. Эти пуговицы заключили меня в девятом круге ада, под торосом Ледяного озера Коцит.