Жозеф Кессель - Лев

Внезапно две, три, десять девочек разом сорвались со своих мест и образовали хоровод вокруг воинов, впавших в неистовство. И каждая, сотрясаясь всем телом от затылка до пальцев ног, повторяла судорожные движения воинов. Хрупкие суставы, узкие бедра, костлявые плечи вздрагивали, выворачивались, подскакивали, вторя мучительному дикому танцу молодых мужчин. Только на открытых в крике ртах девочек уже выступала пена, а глаза их были закрыты.

Ногти впились в мою ладонь, ногти Сибиллы. Она стояла. Слова бессвязно срывались с ее губ:

— Я думала, что справлюсь… Но нет… Это слишком… Эти маленькие… уже жены этих буйнопомешанных!.. — И она почти закричала: — Спросите, спросите у Джона!

— Это правда, — сказал Буллит, не оборачиваясь. — Но по-настоящему женаты только те, кто прошел испытание. У остальных наложницы.

Послышался голос Патриции — резкий, хриплый, неузнаваемый:

— Умоляю вас, замолчите! Сейчас самое главное. Мораны вернулись в манийятту с останками льва.

Две параллельные вереницы танцоров разворачивались и сворачивались.

— Посмотрите на малышку, — шепнула Сибилла. — Это ужасно!

Патриция по-прежнему стояла на коленях, но ее бедра, плечи и шея, — особенно шея, такая чистая и нежная, — начинали вздрагивать, изгибаться, выворачиваться!

— Джон! Джон! — звала Сибилла.

Буллит не ответил, потому что в это мгновение Ориунга, увлекая всех за собой, остановился перед ним и что-то закричал, потрясая копьем.

Я невольно повернулся к рейнджерам. Они опирались на свои ружья и хохотали.

Буллит вопросительно взглянул на Ваинану, который стоял рядом. Новый вождь племени повторил слова морана на суахили. Он говорил медленно и старательно. Сибилла поняла его слова.

— Джон! — крикнула она. — Он просит Патрицию себе в жены!

Буллит не спеша поднялся. Он обнял Сибиллу за плечи и очень тихо, ласково сказал:

— Не пугайся, дорогая. Это вовсе не оскорбительно. Наоборот, большая честь. Ориунга у них самый красивый моран.

— И что ты ему ответишь? — спросила Сибилла, с трудом шевеля побелевшими губами.

— Что он еще не мужчина, а потом видно будет. А поскольку они уйдут из заповедника в конце недели…

Он повернулся к Ваинане, заговорил с ним на суахили, и тот перевел его слова Ориунге.

Сибиллу трясло, несмотря на удушающую жару.

Она сказала Патриции прерывающимся, почти истерическим голосом:

— Поднимись же, встань! Не стой перед ним на коленях…

Патриция повиновалась. Черты ее лица были безмятежны, но глаза настороже. Она ждала чего-то еще.

Ориунга уставился на нее безумным взглядом, сорвал с головы львиную гриву, высоко воздел ее на острие копья и прокричал, обратив лицо к нему, какое-то яростное заклятье. Затем шея его втянулась, вытянулась, изогнулась волной, позвонок за позвонком, и, расслабив, словно бескостные, руки и ноги, выворачивая суставы и вихляя бедрами, он снова повел за собой хоровод. Другие воины последовали за ним, вывихивая тела в том же ритме. Прижимаясь к ним, двинулись девочки с пеной на губах, повторяя все их конвульсии.

Патриция шагнула за ними. Сибилла вцепилась в нее обеими руками.

— Уйдем отсюда, Джон, немедленно! — крикнула молодая женщина. — Мне сейчас будет плохо.

— Хорошо, дорогая, — сказал Буллит. — Но я должен еще немного задержаться. Иначе я нанесу им оскорбление. А у них свое достоинство.

На этот раз в его голосе не было никакой иронии. Слово прозвучало недвусмысленно.

— Прошу вас, — обратился ко мне Буллит, — проводить Сибиллу и малышку. Рейнджер вас довезет, а потом пригонит «лендровер» обратно.

Мы были уже далеко от манийятты, но все еще слышали гул празднества. Он еще больше подчеркивал молчание, царившее в машине. Чтобы прервать его, я спросил Патрицию:

— Праздник продлится еще долго?

— Весь день и всю ночь, — ответила Патриция.

Сибилла держала дочь на коленях и жадно вдыхала воздух, как после обморока. Она склонилась к стриженой круглой головке и спросила Патрицию:

— Что прокричал этот моран под конец?

— Я не поняла, да и что нам до этого, мамочка! — ласково сказала Патриция.

Я был уверен, что она солгала, и, кажется, догадывался, почему.

Я увидел Патрицию только на следующий день. И утро уже подходило к концу, когда она появилась в моей хижине. На сей раз с ней не было ни маленькой газели, ни обезьянки. И она не говорила в этот день о животных. На ее маленьких походных туфельках не было ни капли грязи или глины, а на ее застиранном комбинезончике бледно-голубого цвета ни единого пятнышка, ни одной морщинки.