Жозеф Кессель: Побег

Шел дождь. Тюремная машина неторопливо ползла по скользкой дороге, петлявшей то вверх, то вниз среди невысоких холмов. В машине сидели Жербье и жандарм. Другой жандарм был за шофера; у жандарма, что конвоировал Жербье, были обветренные щеки крестьянина, от него разило потом.

Когда машина свернула на проселок, он сказал:

— Сделаем небольшой крюк, но ведь вы, я думаю, не спешите.

— Не спешу, — сказал с усмешкой Жербье.

Тюремная машина остановилась возле уединенной фермы. В зарешеченное окно Жербье видел кусок неба и кусок поля. Он услышал, как шофер выходит из кабины.

— Мы скоро, — сказал жандарм. — Мой приятель только возьмет какие-нибудь продукты. В это проклятое время каждый выпутывается как может.

— Что ж, это в порядке вещей, — сказал Жербье.

Жандарм покачал головой и взглянул на арестанта. Человек хорошо одет, приятный голос, приветливое лицо. Проклятые времена... Жандарму стало даже неудобно, что на таком человеке наручники; это чувство неловкости он испытывал не впервые.

— В этом лагере вам будет неплохо! — сказал жандарм. — Я, конечно, не про еду говорю. До войны от такой кормежки отказалась бы и собака. Но в остальном этот лагерь, говорят, самый лучший во Франции. Лагерь для немцев.

— Я что-то не понимаю, — сказал Жербье.

— Во время «странной войны» мы, видно, надеялись взять много пленных, — объяснил жандарм. — Подготовили для них большой лагерь. Понятное дело, ни одного немца в плен не взяли. Но лагерь оказался как нельзя кстати.

— В общем, нам здорово повезло, — заметил Жербье.

— Вот именно, мосье, вот именно! — вскричал жандарм.

Шофер снова забрался в кабину. Тюремная машина тронулась в путь. Над полями Лимузена по-прежнему шел дождь.

■

Жербье, без наручников, но стоя, ждал, когда комендант лагеря обратится к нему. Комендант лагеря листал личное дело Жербье. Время от времени он втыкал себе в щеку большой палец левой руки и медленно вытаскивал его обратно. На жирной и дряблой щеке несколько секунд держалась белая вмятина, потом она заполнялась кровью — медленно и с трудом, как старая, потерявшая эластичность губка. Движения пальца и щеки отмечали ритм комендантовых раздумий.

«Всегда одно и то же, — думал он. — Понятия не имеешь, кого тебе присылают и как с ним обращаться».

Он вздохнул, припомнив довоенное время, славное время, когда он был начальником тюрьмы. Тогда от него требовалось одно: соблюдать благоразумие и осторожность, подрабатывая на еде для заключенных. Остальное было предельно просто. Заключенные сами располагались по привычным категориям, и каждой из категорий соответствовали определенные правила содержания в тюрьме. Теперь все перевернулось. Лагерный рацион можно было урезывать сколько угодно, никому до этого не было дела, но мучительно трудно стало сортировать людей. Одни прибывали без суда и следствия и оставались в лагере на неопределенный срок. Другие, с ужасающим личным делом, выходили очень скоро на волю и опять занимали важные посты в департаменте, в областной префектуре, даже в Виши.

Комендант не глядел на Жербье. Он отказался от попыток составлять мнение о человеке по его лицу и одежде. Он старался угадать намерения начальства, читая между строк полицейские протоколы, которые передавали ему жандармы вместе с заключенными.

«Независимый характер, живой ум, сдержан, ироничен», — читал комендант. И переводил: «Особо строгий режим». Но далее стояло: «Крупный инженер по строительству мостов и шоссейных дорог», и, воткнув палец в щеку, комендант говорил себе: «Режим вольный».

«Подозревается в голлистских симпатиях» — «особо строгий режим, особо строгий». Но потом: «Освобожден за отсутствием состава преступления» — «значит, есть связи... режим вольный».

Палец коменданта еще глубже вонзился в жирную щеку. Жербье показалось, что щеке больше никогда не вернуться в нормальное состояние. Но впадина понемногу исчезла. Комендант объявил не без торжественности:

— Я помещу вас в барак, предназначенный для немецких офицеров.

— Весьма польщен подобной честью, — сказал Жербье.

В первый раз тяжелый и мутный взгляд коменданта — взгляд человека, который слишком много ест, — остановился на лице нового заключенного.

Тот улыбался, но лишь слегка — тонкие губы были по-прежнему сжаты.

«Вольный режим, это ясно, — думал комендант, — но глядеть за ним надо в оба».

■