Жозеф Кессель - Лев

Те, кто уцелел, вернулись в манийятту.

Черные тела были покрыты их собственной кровью и кровью льва. На остриях копий они несли львиную гриву.

— Вот от чего умер Ол'Калу, — закончил Буллит. — Через пятьдесят лет. Как старый солдат, страдавший от своих ран целых полвека.

Патриция спросила отца:

— А бывает, чтобы моран вышел против льва один на один?

— Никогда о таком не слышал, — сказал Буллит. — Они, конечно, безумцы, но все же предпочитают иметь хоть какой-то шанс на успех.

В этот момент перед нами открылась большая саванна, где была расположена манийятта. Издали можно было различить невысокий холм, на котором она стояла. На ровном месте Буллит прибавил скорость. Мы быстро добрались до подножия возвышения, увенчанного этим овальным термитником, который служил убежищем племени масаев. Тут Патриция сказала мне:

— Нам с вами лучше подождать. Погуляем здесь. Перед началом праздника всегда много речей и скуки. Гораздо интереснее подойти, когда все начнется по-настоящему.

Я взглядом спросил совета у Буллита и Сибиллы.

— Отчасти она права, — улыбаясь, сказала Сибилла.

— Еще бы, у нее большой опыт, — с громким смехом поддержал Буллит.

Я вышел из машины. Патриция, прежде чем соскочить с колен матери, пылко обняла ее.

Глаза Сибиллы поверх головки девочки пытались перехватить мой взгляд. По их выражению я понял, что она надеется, что я уговорил Патрицию уехать из заповедника. Я не успел ее разубедить даже знаком. Патриция схватила меня за руку и увлекла за собой.

Увидев, что «лендровер» поднимается по пологому склону к манийятте, она сказала:

— Вам я могу признаться. Я хочу подождать, чтобы сделать масаям сюрприз. Им очень, очень хочется меня увидеть, я знаю. Ориунга наверняка рассказал им про Кинга. Сначала они подумают, что я не приду. И вдруг — вот она, я! Понимаете?

Патриция беззвучно рассмеялась и подмигнула. Затем, огибая холм, она повела меня к ограде из колючих кустов, где масаи содержали стадо.

— Здесь нас никто не увидит, — сказала Патриция. — Можно полежать и подождать.

Я растянулся рядом с ней. Но я не обладал ее естественной способностью сразу закрывать глаза и ни о чем больше не думать, особенно под палящим тропическим солнцем в зените и на этой земле, которая обжигала даже сквозь сухую траву и одежду. Наверное, поэтому я первый сморщился от гнилостного и одновременно сладковатого запаха. Он исходил не от загона для скота, как я сначала подумал, а от довольно удаленной полосы кустов. Я сказал об этом Патриции.

— Знаю, — лениво ответила она. — Какое-нибудь дохлое животное.

Она снова закрыла глаза, но тотчас открыла их и приподнялась на локте. Из тех самых кустов до нас донесся стон. И хотя он был глухим и еле слышным, он походил на стон человека. Стон оборвался, снова прозвучал и опять умолк. Патриция повернула голову в сторону маленького холма. Диковинная мелодия под ритмичные хлопки ладоней зазвучала в манийятте.

— Праздник начался, и они ни о чем больше не думают, — сказала Патриция. — Можно пойти к тем кустам, посмотреть. Теперь нас никто не заметит.

По мере приближения к зарослям, запах становился все гуще.

Вонь исходила от умирающего человека. И этим человеком был старый Ол'Калу.

Он уже никого не мог узнать. Гангрена, ужасный залах которой распространялся по зарослям, довершала свое дело. Но он еще был жив. Судороги сотрясали его иссохшее тело, вспугивая на миг рой мух с гниющей раны. Из горла через равные интервалы вырывалось хриплое, шипящее дыхание.

— Что же это такое? — крикнул я. — Ведь все говорили, что он умер!

— Но он в самом деле умер, потому что не может больше жить, — сказала Патриция.

Голос ее не выдавал никакого волнения, и большие глаза спокойно смотрели на Ол'Калу.

— Но ведь родичи могли бы о нем позаботиться, — настаивал я. — Хотя бы пока он не умрет.

— Только не масаи, — сказала Патриция.

И на ее лице появилось снисходительное выражение, как всегда, когда ей приходилось растолковывать мне самые простые и самые очевидные, по ее мнению, истины.

— Когда в манийятте умирает мужчина или женщина, дух его остается там и это очень плохо для всего племени, — сказала Патриция. — Надо сразу сжигать манийятту и уходить. И вот, чтобы не бросать манийятту, они относят умирающего в заросли. Как этого старика.

В голосе девочки не было ни жалости, ни страха. Где и каким образом успела Патриция постичь смысл смерти?

— Скоро он уже не будет так пахнуть, — продолжала она. — Грифы и собаки джунглей займутся им.