Жозеф Кессель - Лев

Эта гармония была из тех областей, где не властны традиционные ритмы и жесты. Она бросала вызов судьбе, возникала из кипения крови, в бою и в любви, из древнего экстаза племени.

Мужчины и женщины, вдоль стенок манийятты тоже испытывали ее могучее влияние. Они кричали и хлопали в ладоши — оркестр, хор и публика одновременно. И хотя все сидели на местах, чувствовалось, что они захвачены, вовлечены в конвульсивный хоровод молодых воинов племени, через них общаются с теми же демонами.

Черные лица юношей, напоминавшие суровыми чертами барельефы древнего Египта, были подобны маскам зловещей красоты. И самый прекрасный, самый таинственный, самый свирепый из них был моран Ориунга под своим шлемом из медных волос и львиной гривой.

Когда мне удалось оторвать взгляд от этих лиц и тел, от этого невообразимого хоровода на фоне стены манийятты и бескрайней саванны, залитой солнцем, я увидел наконец Буллита и Сибиллу. Они сидели на квадратном куске ткани, подобной той, что служила масаям накидкой. Патриция стояла между ними на коленях, чтобы лучше видеть. Я проскользнул за их спины.

— Что они говорят? — спросил я девочку.

— Они рассказывают об охоте Ол'Калу, когда он был молодой, — шепнула Патриция, не оборачиваясь. — Это когти, клыки и грива льва, которого он убил.

— Теперь о чем? — спросил я немного спустя…

— Они окружили льва, — нетерпеливо ответила Патриция. — Дайте послушать!

Тогда Сибилла наклонилась ко мне и прошептала, не спуская глаз с напряженного личика дочери:

— Итак? Она согласна уехать?

— Я ничего не мог поделать, — ответил я так же тихо.

Лицо Сибиллы не дрогнуло. Она только машинально вынула из кармана и надела свои темные очки. Солнце, и правда, ослепительно сверкало над площадкой манийятты. Но теперь сквозь темные очки Сибилла могла наблюдать за Патрицией.

Девочка не обращала на нее никакого внимания. Она полностью слилась с окружающим, а праздник вокруг с каждым мгновением все больше приобретал характер безумства, массового исступления. Танец на площадке становился все быстрее, вереница танцоров рвалась все чаще. Их руки и ноги дергались, тела скручивались, бедра резко вихляли, колени и лодыжки сталкивались, плечи выворачивались, и животы то втягивались, то выпячивались, и это все быстрее, все судорожнее, со все большей амплитудой. Но поразительнее всего были их длинные черные шеи, сильные и гибкие; в безумном вывихивании всего тела они играли роль основной пружины. То втягивались совсем, то взлетали и замирали, как тонкие колонны, раскачивались во все стороны, изгибались по-змеиному, словно окрученные и лишенные позвонков, — словно жили отдельной жизнью, вели свой особый танец. И под кожей на шеях от криков и воплей вздувались узлы и вены.

Мужчины и женщины, сидящие вдоль стенок манийятты, подхватывали и умножали эти хриплые возгласы, и, хотя они не двигались с места, шеи у них тоже начинали оживать, вздрагивая, изгибаясь и раскачиваясь.

Воины вдруг подпрыгнули все разом, вздымая кинжалы и копья, потрясая щитами. Металл оружия зазвенел, ударяясь о толстые шкуры.

Я склонился к Буллиту, сидевшему передо мной, и спросил:

— Наверное, они представляют конец охоты? Смерть льва?

— Да, — ответил Буллит, не оборачиваясь.

Тут я заметил, что мускулы на его массивном затылке подрагивают. Я чувствовал, что у меня тоже судорожно сводит шею. Лихорадочное возбуждение масаев передавалось даже нам.

Взгляд мой упал на Патрицию. Прямо и напряженно сидела она на сдвинутых коленях. Лицо ее было спокойным и гладким, но губы очень быстро шевелились. Она беззвучно шептала слова, которые выкрикивали воины и повторяло все племя.

Только Сибилла, скрывшись за темными стеклами своих очков, не поддавалась зловещей магии этого сумасшествия. Правда, щеки молодой женщины запали и углы рта дергались, но это мне было уже знакомо. То были симптомы старой болезни, которая в последние дни, казалось, отступила. Я вспомнил все, что она мне говорила на веранде, подумал о ее ясном здоровом разуме. На миг мне захотелось напомнить ей ее же слова, чтобы она справилась со своими нервами. Но как ей было сейчас это сказать и как могла она услышать?

Хоровод все убыстрял свой беспорядочный рваный бег: в хриплом дыхании и глухом реве уже не оставалось ничего человеческого. Мокрые от пота груди и ребра судорожно вздымались. Копья, Кинжалы звенели о щиты. Шеи воинов походили на черных ящериц, охваченных спазмами бешенства.