Николай Иовлев - Поединок

— Ну ты, Шприц, в натуре, заторчал, — щерится Левша. — Я уж думал, ты копыта отметнул. Тащило тебя так, что мотор буксовал. Хотели тебя на крест отправить, да ты вроде оклемываться начал. Зря я, видно, тебе чифирь на пару с рассыпухой подогнал.

Моментально вспомнив предшествующие обмороку события, спешу разуверить Левшу:

— Это я с устатку. Слушай, подогрей еще, а?

— Не.

— Ну сделай доброе дело!..

— Не, Шприц, не кусмань. Я и так с тобой лажанулся. Думал по кайфу тебе сделать, а ты чуть не отъехал.

Но меня уже клинит. Я опять вспомнил это сладострастное ощущение, переживаемое под влиянием эликсира жизни, словно какую-то кнопку в голове нажали. И дремавшая доселе тяга к дурману, прорвав шлюзы, рвется, сметая все на своем пути, неудержимой лавиной.

— Ну дай еще хоть на полдозы, а? Ну будь человеком, а? Это ж я от истощения. В кандее ж через день всего гужевался, да и то баландой. И чифирнул еще. С непривычки и тормознуло меня чуток. А сейчас — только-то и раскумарит с полдозняка. Ну подогрей, а?!

Я продолжаю клянчить — жалостливо и настойчиво. И Левша сдается. Сдавались и не такие.

Дальнейшее сбивается в какой-то разнородный ком. Единственное, что преследует меня с определенной ясностью, — это то, что я без остатка поглощен свежими ощущениями до умиления знакомого и такого желанного состояния. И остается лишь удивляться, как это я смог прожить вне его столько времени.

Левша поначалу пытается урезонить меня, но я огрызаюсь: почему ему можно, а мне нельзя? Крыть моему воспитателю нечем — и он отстает, соглашаясь, что я волен поступать по своему усмотрению. Правда, Левша добавляет, что подогревать меня он больше не намерен. Это более чем прозрачный намек: за удовольствия надо платить.

Встречаясь со мной взглядом, Левша оскаливает в снисходительной улыбке щербатые коричневые — обчифиренные и прокуренные — зубы и по-отечески тепло, подбадривающе кивает: мол, ничего, лежи потихоньку, кент, терпи — перекумаришься, переломает — и все пройдет. Эх, если бы так. Но я-то знаю, что все будет совершенно иначе. Не переломаюсь я, не дождусь, пока меня перекумарит. Мне б дождаться, когда Левша уйдет на прогулку. И не оказаться в этот момент в забытьи… Как долго тянется время!.. Словно какая-то сила нарочно растягивает его до невыносимой нудности. Уже несколько раз я проваливался в черные ямы ниже горизонта сознания. Каждый раз, выкарабкиваясь обратно, я с ужасом полагал, что прогулка уже закончилась и я проворонил свой единственный шанс, но всякий раз выяснялось, что на прогулку еще не выводили и шанс мой не упущен.

И вот наконец долгожданная команда вертухая сбрасывает с меня полуобморочное оцепенение. Для пущей маскировки закрываю глаза, притворяясь спящим. Так должны считать все, особенно Левша.

Наконец за сокамерниками, объяснившими надзирателю, что у меня второй день высокая температура, захлопывается дверь. Громыхает железный засов. Хрустит в замке ключ… Еще некоторое время в нетерпении лежу обездвиженным — на случай если вертухай присматривает за мной в глазок. Ну, пожалуй, пора.

Перебравшись на соседнюю шконку — Левши, — загибаю матрац. Нычка, как я и предполагал, — в распоротом шве. Аптечный пузырек с резиновой пробкой до половины заполнен белым порошком. А вот и еще один. Кристалликов у этого порошка нет, он похож на муку. Морфин? Героин? Что-нибудь из этой области. Кокс с морфином — суперделикатес… Было ваше — стало наше. На тюремном сленге мои действия называются крысятничеством. Это преступление преследуется уголовной общественностью самым жестоким образом — вплоть до лишения жизни, не говоря уже о насильственном превращении в пассивного педераста. Неужели меня опустят? Определят жить возле унитаза… Нет уж — не дамся. Пусть лучше убьют. А еще лучше попрошу Левшу поставить меня на лыжи — выгнать из хаты. Пусть тюремное начальство переведет меня в другую камеру. Левша сам виноват: подогрел меня после карцера, когда во мне и жизни-то осталось на понюшку табаку, а никак не на отвязный торч по полной программе.

Да он, может, и не заметит ничего с первого раза…

Проталкиваю пузырьки обратно в глубину комкастой ваты матраца Левши, предварительно отсыпав их содержимого на обложку книги и смешав. Не много ли? Тут дозняков на десять, не меньше. Еще и коктейль. Ничего, много — не мало.

Заняв на шконке полугоризонтальное положение, дрожащими от кумара и нетерпеливого исступления пальцами втираю горьковатый порошок в десны. Попер приход! У-у-ух! Началось!!! Еще! Еще! Подбрось дровишек в топку, еще! да еще же! — просит, умоляет, требует дьявол внутри меня, — и я продолжаю втирать панацею несбавляемыми темпами, пока меня не начинает распирать от кайфа так, что, кажется, сейчас я просто взорвусь, лопну, накачанный им под завязку. Но безумие продолжается: остатки порошка, которого вполне хватило бы иному торчку на несколько дней, я втягиваю ноздрей прямо с книжной обложки, и мрак накрывает меня своим непроницаемым одеялом.