Я лежал на шконке и, невольно прислушиваясь к повествованию, решил попросить Левшу удостоить прогноза мою персону: он, если я правильно понял, относил себя к бывалым зекам и глаз свой должен был считать наметанным.
— Левша, а скажи про меня — кем я буду на зоне? — спросил я, подойдя к крану набрать воды в кружку и словно бы невзначай услышав обрывок интересующей меня темы.
Левша оценивающе смерил меня взглядом и вполне серьезно сказал:
— Ты, Шприц, добрый будешь на зоне хлопец. Только я тебе хочу дать дельный совет: постарайся не ссучиться поначалу. В актив тебе будут предлагать козлы или, допустим, в библиотеку. В актив не соглашайся. А в библиотеку — можно. И к мужикам в кентовку не встревай. И если будешь жить правильно — зона тебя пригреет…
В двери открылся квадрат кормушки, надзиратель бесстрастно крикнул:
— Трофимов — с вещами! — и Трофима, угрюмого мужика, шедшего в несознанку по мокряку, но раскрученного следствием на восьмерик, забрали на осужденку. А может — и прямо на этап.
Шконка его — по соседству с Левшой, и едва она освободилась — Трофима еще даже из камеры не вывели, — Левша крикнул мне:
— Э, Шприц, волчонок, тащи сюда свою ведьму, будешь гнать марку тут, у меня под бочиной. Гончего из тебя сделаю, чтоб на зоне гаром не погорел.
Я не заставил себя уговаривать. Гончий — не чушка, ничего с меня не убудет, а приварок какой-нибудь вполне возможен.
— Гужуйся из нашего котла, — предложил Левша, едва я занял почетное место у него под боком. Подобным образом он открыто предложил войти в его кентовку.
— Чем же это я заслужил? Если думаешь опустить меня, то сразу предупреждаю: ничего у тебя не выйдет. А если силой возьмешь — я тебе ночью грызло перекушу.
— Ты, Шприц, в натуре, не кони. Не разнуздай звякало. Хотел бы я тебя обидеть — давно б уже ты возле толчка, в петушатнике, ошивался. И шевелили бы тебя всем кагалом. И ушибали бы почем зря. И чушили по полной. И в пристебаи я тебя не арканю. Я к тебе вообще без гнилых заходов. Нравишься ты мне просто — вот и вся недолга. Ничо, что бациллистый, ничо, что кочумаешь, ничо, что отощал на баланде да пока тебя кололи и на экзамене мурыжили. Парень ты штиповый, это же сразу видно. Я в людях научился разбираться, мне очки не вставишь…
Уже через два-три дня Левша, заправившись коксом и развязав язык, проговорился о причинах своего ко мне расположения. Оказывается, он давно, с самого первого дня водворения в нашу камеру, знал о моих подвигах на воле, о том, по каким статьям меня подводят к судебному заседанию. И о покушении на Щавеля, стало быть, знал тоже. И как раз именно это обстоятельство и оказалось главным в благорасположении ко мне Левши. Щавеля он знает лично и имеет к нему свои счеты. Два эти персонажа — из разных, если можно так выразиться, слоев преступного мира: Щавель — из бандитского, Левша — из воровского сословия, считающий, что бандиты иных новоявленных сообществ беспредельным своим поведением, дерзостью и неподчинением традициям уголовного мира поставили себя вне закона. А кроме этого, у Левши к Щавелю имелись еще и какие-то претензии личного характера, говорить о которых он уже не считал необходимым.
— А почему же они меня здесь, в «Крестах», не достали? — прошептал я.
— А чо тебя еще доставать? Они и так тебе рога сшибили начистяк. Под завязку крутанули — куда уж больше-то? А на крытке — тут уже наши законы, воровские. За то, что ты на Щавеля прыгнул, пусть и с волыной, он тебе и должен оборотку дать. Вот он и дал. Капнул на жало всем через адвоката твоего — от следака до судьи, и выхарил тебя по полной. Такие у них гнилые заходы, у братков нынешних из бандитской шоблы. Тебе, парень, отказ будет от жалобенции, это уж верняк, можешь мне поверить. И ни досрочка, ни амнуха по твоим статьям не светят. Звонковые статьи. Откинешься только по звонку. Так что готовься весь срок без размена в командировке чалиться.
Ни до, ни после отбоя Левша не отходит от трубы парового отопления, переговариваясь с кентами из других камер, пока ему не делает внушение через окно кормушки надзиратель:
— Кончай стучать! Отбой!
Но Левше без разницы — отбой или подъем: он должен договорить с кем-то. Только и дубаку плевать на Левшу вместе с его проблемами. Не успевает Левша с закрытием кормушки стукнуть несколько раз условленным рисунком по трубе, как надзиратель опять орет в проем кормушки:
— Я сказал — хорош стучать! Или достучишься у меня! Полчаса уже прошло после отбоя, а ты все стучишь!
Читать дальше