Сергей Зверев - У расстрельной стены

Седой затылок со впадиной на худой шее Матвей узнал сразу. Узнал с первого же взгляда, с первого шага, сделанного приговоренным в коридор с рассыпанными по полу опилками.

Чувствуя, как все внутри немеет от холода и досады, он торопливо вскинул руку и, почти не целясь, выстрелил. Пуля вошла точно — смерть наступила практически мгновенно. Но Матвей, подчиняясь все тому же заливающему душу холоду и страху, нажал на спуск «нагана» еще раз и вогнал вторую пулю — на этот раз в сердце. И тут же почувствовал, как холод сменился вдруг нахлынувшей тяжелой усталостью — уж теперь-то он мог честно признаться себе, что больше всего опасался того, что Корнеев все поймет, почувствует что-то и обернется, и они встретятся взглядами.

Хотя что тут можно было почувствовать, кроме острого запаха свежей краски — по совету Матвея, в коридор поставили малярные козлы и перед каждым исполнением приговора красили кусок стены. После расстрела сотрудники тюрьмы, занимающиеся уборкой трупов, открывали дверь, за которой скрывалась кабина грузового лифта, и сквозняк быстро вытягивал кисловато-тухлую вонь сгоревшего пороха и душноватый запах свежей крови. Пол присыпался свежими опилками, и уже через несколько минут никому и в голову не пришло бы, что только что здесь оборвалась чья-то жизнь — в коридоре мирно пахло обычным ремонтом…

— А второй-то раз зачем? — бросая равнодушный взгляд на труп, спросил конвойный. — Все ж ведь уже давно знают, Дергачев с первого выстрела кладет! Ворошиловский стрелок, гордость наша. Слушай, а правду болтают, что вроде как сам нарком тебе часы золотые за стрельбу вручил?

— Серебряные, — коротко кивнул Матвей. — И не сам, а передали. Но гравировка есть — это правда.

— Ну что, дальше уже не наше дело, — подытожил конвойный. — Слушай, я сегодня даже поужинать не успел, пойдем перекусим, а? Так и быть, парочку бутербродов тебе выделю! Тебе ж готовить некому — все один, как сыч, живешь. И стопарь налью — черт с тобой! А то ты сегодня какой-то малахольный — будто зарплату потерял, ха-ха!

— Зуб болит, — легко соврал Матвей и, дергая щекой, мрачно усмехнулся: — Пойдем, коли не шутишь. Сто граммов и в самом деле пропустить не помешает — авось и уймется, зараза…

Через полчаса он, слегка опьяневший, слушал рассказ конвойного о зловредной «заразе теще, не дающей никакого житья», и старательно гнал от себя мысль о том, что сегодняшний день, пожалуй, может стать началом конца их с Лизой отношений. Нет, любовь вроде бы никуда и не делась, но вот что-то такое, невероятно важное, безвозвратно ушло, растаяло, разбилось, как стеклянная ваза, и ничего уже не исправишь, не вернешь. Похоже, закончился их веселый май — осыпался вместе с лепестками черемухи…

Если Судьба твердо решила позабавиться и отправить кому-либо беду, то всем уже давно известно, что напасти поодиночке не ходят и не спасают от них ни дубовые ворота, ни стальные сейфовые двери.

Год тридцать седьмой стал особенным для многих — в том числе и для Дергачева. Матвей на вещи смотрел просто, и в его понимании — как и для миллионов простых людей в СССР — все выглядело примерно так: страна строила социализм, создавала первое в мире государство рабочих и крестьян, а многочисленные враги этому мешали. Империалистам, хозяйничавшим во всем остальном мире, новая держава, растущая на территории бывшей России, естественно, была поперек горла, и они старались Советскому Союзу всячески вредить. Капиталистам помогали враги внутренние: бывшие чиновники, священники, царские офицеры, кулаки и многие другие, всем сердцем ненавидевшие Советскую власть.