Сергей Зверев - У расстрельной стены

Да, честно говоря, умные разговоры о книгах, об искусстве, архитектуре и истории не очень-то и занимали Матвея. Иногда он ловил себя на том, что совершенно не слушает увлеченное щебетание Лизы, а просто чисто по-мужски любуется красотой ее лица, изяществом мягких линий фигуры, каждым движением, жестом, поворотом головы… Он вдыхал слабый аромат свежести, исходящий от девушки, ловил теплый запах ее волос, напоминающий о жарком весеннем солнце, и чувствовал себя почти по-мальчишечьи счастливым — ничего подобного ни с Зинаидой, ни с другими женщинами ему испытывать не приходилось. Оказывается, иногда для счастья вполне достаточно просто идти рядом с любимой девушкой и слушать негромкое журчание бархатистого голоса…

Наверное, прикидывал Матвей, это и есть любовь — та самая, настоящая, о которой столько книжек напридумывали писатели и поэты. Когда ни есть, ни пить неохота, а все мысли только о ней — единственной и лучшей из всех.

Медленно загребая веслами, Дергачев слегка улыбнулся: конечно же, насчет «ни есть, ни пить» он слегка преувеличил, но в целом все именно так и было, Лиза теперь занимала, по сути, центральное место в его жизни, отодвигая на задний план и службу, и все остальное. Но при этом он все-таки не забывал, где и кем работает, и не без некоего внутреннего содрогания тщательно гнал от себя мысль о том, что может произойти, если милая и славная девушка по фамилии Корнеева вдруг узнает, кто он такой на самом деле. Пока же Лиза, со слов Матвея, считала, что служит он в НКВД обычным шофером и возит не самого большого, но достаточно серьезного начальника…

— Кстати, а что это за стихи ты сейчас читала? — выгребая к берегу, где у пристани покачивались на воде прикованные цепями прогулочные лодки, спросил Матвей.

— Это «Гамлет» Шекспира, товарищ чекист, — насмешливо прищурилась Лиза и добавила: — В переводе Месковского.

— «Жизнь или смерть… а смерть есть сон!» — задумчиво повторил он и кивнул: — Красиво!

— Ну, нет, — смеясь, покачала головой Лиза, — пусть это и трижды красиво, но я такому сну все-таки предпочитаю жизнь! Жизнь, в которой есть весна, солнце, вот это деревянное корыто, которое по какому-то странному недоразумению называют лодкой, и ты — грозный чекист, которого я и сама не знаю, за что люблю.

— «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», — помогая Лизе выйти из лодки, грустно усмехнулся Дергачев. — Ты на это намекаешь? Мы, барышня, тоже ведь кое-какие стишки знаем — читывали-с!

— Ну, ты и нахал! Назвать великие строки гениального Пушкина «стишками» — это верх неприличия и просто ужасно. Все, прощайте, сударь! И не смейте прикасаться ко мне — отныне вы в опале!

— В опале так в опале, — покладисто кивнул Матвей и тут же, шутливо оглянувшись по сторонам, обнял Лизу и поцеловал. — Прости, проводить уже не успею — на службу опаздывать никак нельзя. Я тебе позвоню, — как только освобожусь…

Стоя у окна на задней площадке трамвая, он смотрел, как медленно уплывает от него машущая бело-зеленой веткой фигурка, и вдруг почувствовал, что его накрывает темная волна тяжелой усталости, смешанной со страхом, — почему-то подумалось, что Лизу он видит, может быть, в последний раз. И дело вовсе не в том, что им грозит какая-то реальная опасность или несчастье, просто сейчас все у них настолько хорошо, что поневоле вспомнишь о судьбе, которая терпеть не может однообразия и к любому светлому пятнышку так и норовит прилепить безобразную чернильную кляксу.

На следующее утро Дергачев, только-только вернувшийся со службы, смертельно усталый и мрачный, едва успел снять ремни с кобурой и сбросить гимнастерку, как услышал в коридоре голос соседки Адели Карловны, служившей в каком-то из театров капельдинером, или попросту билетером:

— Молодой человек! Товарищ Дергачев! Я знаю, вы уже дома. Вам телефонирует молодая дама с очень приятным голосом! На вашем месте я бы поспешила — неприлично заставлять даму ждать. И, по-моему, она очень взволнована.

Матвей вполголоса матюгнулся, но тут же сообразил, что звонить ему может, пожалуй, только одна дама, и поспешил к общему телефону, висевшему в коридоре. В ответ на горящий любопытством взор капельдинерши суховато буркнул: «Спасибо!», за что был награжден благосклонным кивком.

В трубке действительно послышался голос Лизы — явно растерянный и, похоже, заплаканный: «Матвей, папу арестовали…»