Сергей Зверев - У расстрельной стены

Матвей, наверное, в десятый раз прокрутил в памяти историю с осечкой. По-любому ее не должно было быть — партия патронов свежая, качественная! Просто чертовщина какая-то. Он усмехнулся и снова полез за пачкой «Беломора». Чиркнул спичкой, затянулся крепким дымом и едва не наступил на неведомо откуда взявшуюся кошку — черная зверюга отчаянно мяукнула, зашипела ненавидяще и стрелой метнулась в арку проходного двора.

«Точно, без черта дело не обошлось. — Дергачев сквозь зубы запустил вдогонку кошке матерком — хоть на этой твари заполошной зло сорвать! — Вот и черная кошка тут как тут, зараза! А вдруг не в черте дело? Если — ну, хотя бы в порядке бреда — допустить, что мужик был невиновен и его это… Бог спасти хотел? Он и осечку устроил — мол, опомнись, Матвей, не бери грех на душу! Да ну, бред собачий! Нет никакого Бога — опиум и обман один! Что ж тогда он отца Василия не спас? А Настасья — ей-то за что доля поганая такая? Красивая девка — ей бы жить да жить, мужа любить да детишек рожать… А он, получается, ее в петлю загнал?! Сказано же в Писании, что ни один волос с головы не упадет без его воли. И про власть, между прочим, тоже сказано — что любая может быть только от него. Значит, и наша власть Советская от Бога! И пуля из моего «нагана» именно по его воле вылетает — «ни один волос…». Не, ну чистый бред получается, и ничего больше… Ты, придурок, еще в церковь сбегай, с батюшкой посоветуйся. Мол, сомнения меня, убогого, тревожат. Поп, ясное дело, сразу «стукнет» куда положено, а еще через денек в тихом темном переулочке встретит тебя вечерком Мангулис и влепит пару пуль из своего табельного. И все, брат, все сомнения твои враз развеются…»

Но сколько бы Матвей ни убеждал себя, вопросов и неясностей не становилось меньше. Например, прикидывал он, как быть с рассказами «вертухаев» о том, что по ночам в глухих темных уголках Лубянки слышатся то голоса, то стоны, а то и вовсе плач? Да что «вертухаи» — сам Дергачев дважды сталкивался с тем, что в самый ответственный момент в расстрельном коридоре ни с того ни с сего вдруг пропадал свет — и в темноте такая жуть непонятная наваливалась, что волосы дыбом поднимались! Проверяли, все вроде бы в норме, а лампочка гаснет, и все тут! Ни в мистику, ни в чертей он по большому счету не верил, но некоторые вещи — вроде недавней осечки — поневоле заставляли задуматься о том, что ученые умники далеко не все на этом свете могут вот так запросто взять и объяснить…

Больше всего сейчас ему хотелось просто напиться — вчерную, до полного беспамятства, чтобы хоть на несколько часов убежать от всего на свете, спрятаться в черном облаке водочного угара от невеселых дум и сомнений, никак не красящих настоящего, стойкого чекиста. Но пить нельзя — вечером он обязан быть на работе. Служба!

Первое, что сделал Матвей, когда вернулся в свою комнатку, — выпил сто граммов. Потом задымил «беломориной». Затем решительно убрал бутылку с оставшейся водкой подальше и навел на столе порядок. Удовлетворенно кивнул и, не раздеваясь, улегся на кровать и привычно прикрылся шинелью — до вечера еще можно было часа три поспать. Последнее, о чем подумалось перед тем, как провалился в зыбкую темноту сна, было короткое: «Все, брат, хватит дурить…»

Щедрое майское солнце старалось вовсю, заливая жаркими лучами и прозрачную голубизну неба, и свежую, еще не истомленную летним зноем, не тронутую городской пылью зелень, и заметно повеселевшие после унылой апрельской сырости московские улицы.

Шаловливый ветерок носился над гладью пруда, взбивая мелкую рябь и разгоняя задорные стайки солнечных зайчиков, отплясывающих на темноватой поверхности воды. Порой создавалось впечатление, что слепящие блики стараются танцевать в такт доносившимся из глубины парка звукам вальса «На сопках Маньчжурии», старательно выдуваемого из сверкающих начищенной медью труб военным духовым оркестром.