User - ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

которые придавали всему Его облику НЕОБЫЧАЙНОЕ СВЕЧЕНИЕ.

Его белозубая улыбка, его звонкий детский смех обнаруживали в Нём человека

незаурядного, не защищённого от интриг завистников, от ненавидевшего его высшего света.

256

Образ Пушкина, постоянно страдавшего за друзей –декабристов, открывался в его

письмах, рисунках, в Его поведении, когда Он явился к царю Николаю Первому и прямо, не

таясь, ответил на его вопрос. что если бы был в столице, то «был бы с ними!»

Это бесстрашие, эта готовность пойти на костёр ЗА ДРУГИ СВОЯ покоряли,

завораживали.

Сердце ещё больше прикипало к Пушкинской Поэзии, к Его облику, открывающемуся

многогранно и в творчестве, и в Его биографии, и в Его портретах.

В конце 90-х годов 20-го века, кстати, на очень краткий период, в продаже появились

книги репринтного издания, то есть повторяющие образцы редких книг.

К моему счастью, мне было дано приобрести среди нескольких исторических

великолепную книгу «ПУШКИН И ЕГО ВРЕМЯ».

Эта книга была создана людьми, оказавшимися в эмиграции после революционного

переворота в России.

Предисловие к изданию предваряют обжигающие сердце слова Ивана Алексеевича

Бунина. Он писал:

«Полтора века тому назад Бог даровал России великое счастье – рождение Гения. Но не

дано было России сохранить это счастье. В некий страшный срок пресеклась, при ЕЁ (России)

попустительстве, драгоценная жизнь Того, Кто воплотил в себе ЕЁ Высшие совершенства.

А что сталось с ней самой, Россией Пушкина! И опять-таки при Её попустительстве, –

ведомо всему Миру.

Но поколеблено одно: наша твёрдая вера, что Россия, породившая ПУШКИНА, всё же не

может погибнуть, измениться в вечных основах своих и что воистину не одолеют её до конца

силы адовы».

А автор предисловия Михаил Фомин писал:

«Эта книга, которой давно не хватает всем нам, позабывшим или утратившим вовсе

духовные ориентиры, променявшим предание на судорожный поиск сиюминутной выгоды и

усвоивших из всего Карамзина одну-единственную, с восторгом и уничижением произносимую

фразу – мол, «на Руси по-прежнему воруют».

Фомин приводил слова, сказанные в 1937 году архиепископом Камчатским и Сеульским

Нестором, который выразил мысли тех, кто оказался на чужбине:

«Среди мучительных переживаний современности, когда наша Родина стонет под

тяжким гнётом, а мы, её изгнанники, едим горчайший хлеб изгнания в нищете и унижении, когда

отчаяние порой готово охватить малодушное исстрадавшееся сердце, – радостно вдруг осознать,

не разумом только, но сердцем почувствовать, что вопреки всем унижениям, всякому презрению,

которых пьём мы полную чашу, всё же принадлежим мы к великому, к величайшему в Мире

народу.

А это чувство, это неоспоримое сознание никто из нас не будит так ярко, как Пушкин.

Его мятущаяся, Его многогранная Душа, как в зеркале, отразила всю полноту Русской

Души.

И самый жизненный путь Его, исполненный то нравственных падений, то высочайших

взлётов Духа,- так ярко отображает исторический путь нашей Родины, которой одинаково близки

и глубокие пропасти, и высочайшие вершины Духа!»

Книга о Пушкине была создана в год столетия со дня гибели Поэта. И вышло так, что

«скорбная столетняя годовщина гибели Поэта обернулась тогда светлым и долгим праздником

для изгнанников».

«Во всех регионах русского рассеяния служились панихиды, устраивались выставки,

проходили собрания, вечера, концерты, печатались книги. Количество же газетных и

журнальных статей было вообще необозримо.

Словом, в течение целого года внезапно помолодевшая и преобразившаяся эмиграция,

забыв или отодвинув на задний план свои горести, БУКВАЛЬНО ЖИЛА ПУШКИНЫМ».

Автор подчёркивает, что чествование Поэта за границей не носило парадный характер.

Оно подвело некий зримый итог долгим и мучительным процессам, издавна шедшим в недрах

духовной жизни России.

Изгнанники обратились к вершинным творениям русского Духа 19-го века,

почувствовали себя ответственными за судьбы русской культуры.

День Рождения Поэта был объявлен Днём русской культуры и с середины 30-х годов

отмечался как самый светлый праздник Зарубежья.

257

Через страдания собственные на своей завещанной Господом земле, через страдания

русской эмиграции РУСЬ вновь обретала Пушкина как УЧИТЕЛЯ ЖИЗНИ, утверждалась в

мысли, что Пушкин – не салонный Поэт, существующий только для уютного чтения, для