почувствовать, принять сердцем, понять, что этот век соединяет и нашу древность и нашу
будущее, отвергает смерть, славит бессмертие Разума и Сердца!
И этой чудесной работой занят Вселенский Поэт, которого мы назвали Светским
Священником, – НАШ ЛЮБИМЫЙ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН!
И Тютчев в своё время сказал: «Умом Россию не понять, Аршином общим не
измерить У ней особенная стать. В Россию можно только верить».
ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА
СОЛНЕЧНЫЙ ЦЕНТР ИСТОРИИ,
СЕРАПИС И ВААЛ
Я, переживший сотни воплощений
И умудрившийся не умереть. –
Вот почему, наверно, Пушкин – Гений,
Что Бог Его устами может петь!
А. С. ПУШКИН.
Почему так радостно бьётся сердце? Оно всегда начинает биться учащённо как перед
праздником в детстве, как перед явлением чего-то необыкновенного, как только лишь мелькнёт
мысль о возможности провести вечер в общении с любимым Поэтом! Да, по всем приметам
узнаю, как приближается ко мне, к моему сердцу, к Душе моей Пушкин.
Или я сейчас возьму в руки заветный Пушкинский томик, или начну разговор с Поэтом.
Или буду изливать на лист бумаги, наверное, давно вызревшие в сердце строки.
Идёт май 1995 года. Весь разумный Мир празднует 50-летие Великой победы над
фашизмом. На Душе радостно.
И вот рядом со стихами о нашем русском оркестре, не раз восславившем Победу России
над захватчиками, возникает диалог моей Души со Свирелью.
261
Для меня самой Свирель, в какой-то степени, остаётся загадкой. Это и я сама, Татьяна, в
то же время – это какое-то отстранённое от меня, волшебное существо, до конца не разгаданная
сущность.
Свирель подарена мне Пушкиным. Значит, она гораздо старше и разумнее меня. Она
знает нечто о Самом Поэте, которому служила и служит бессрочно все века.
И Душа моя начинает разговаривать со Свирелью.
ДУША:
Скажи, Свирель, ты не изменишь мне?
Ты будешь петь, не изменяя сердцу,
В любой российской стороне о старине и новизне,
Чтобы помочь Душе согреться?
СВИРЕЛЬ:
Я буду петь. Но ты храни меня.
Я в сердце у тебя звучу глубоко.
Я Знак Небес. Я волею огня
Живу в Тебе и открываю ОКО.
То Третий Глаз. Волшебный Третий Глаз.
Он, ритмам повинуясь первозданным,
Следит за тем, как царствует Пегас,
Взлетая над простором осиянным.
Царицей Творчества, Природы и полей
Кружусь я в вальсе на родной опушке.
И мне всего дороже и родней
Рука, поставившая подпись: «ПУШКИН».
О, сколько зим я провела в гостях,
И сколько миль мы с Ним исколесили
Верхом и тройкою, в старинном нашем стиле,
Вникая в древность и скорбя о новостях!
Всё нас тревожило: набеги буйных горцев
И пугачёвщина, ушедшая во мрак,
Лихие русские единоборцы
И крепости, упавшие во прах,
Славянской древности могучие мотивы,
Салонной прелести невечные черты,
Деревни русские, что ныне сиротливы,
И всех сильней, Душа, конечно, Ты,
Ты, Ты, Душа, твой лик, твоё свеченье
Поэт улавливал и, доверяясь мне,
Моей мелодией высвечивал значенье
Душевных мук. И звонкое реченье
Предназначал и звёздам и Луне.
Зимой и осенью под ветра завыванье
Я с Ним, властителем Души и светлых дум,
Смиряла сердце, затаив дыханье,
И, всю себя отдав воспоминаньям,
Огнём восторга наполняла чуткий Ум.
Мы посещали милые дубравы
262
Верхом, пешком, с котомкой, налегке,
С широкополой шляпою в руке,
Просты, скромны, близки и величавы.
Чего бы взор открытый ни касался,
Чего ни задевал бы светлый взгляд,
Во мне свирельным звуком отзывался
И дол, и бор, и век, и двор, и сад.
И по листку тотчас перо живое,
Одушевлённое прозрачностью крыла,
Бежало, вечное. И счастье мировое,
И радость детская в нём пела и цвела.
И радугой Руси, лучисто-звонкой,
И Пушкинским неповторимым днём
Звучал мотив для старца и ребёнка.
Свирельный ток послушно и негромко
Повествовал о вечном и былом.
Без треска и без грома барабана,
Без вызывающего грохота литавр
Мой лёгкий звук лечил и лечит раны
И, нежностью сердец владея странно,
Предвосхищает действие гитар.
Я им сродни. Я их не отрицаю.
Моя большая младшая сестра!
Во тьме струна её во мне мерцала.
В какой-то мере я – её зерцало.
В моей поре живёт её пора.
Я помню, как под струны-переливы
Звучал цыганки голос молодой.
Читать дальше