Джон Ирвинг - Дорога тайн

Вот, должно быть, что каждый из них думал. И даже Хуан Диего, который знал свою младшую сестру лучше всех, даже Хуан Диего не услышал того, что должен был услышать.

Почему тринадцатилетняя девочка думает о смерти? Почему Лупе выбрала именно это время, чтобы заявить о своих просьбах на случай ухода? Лупе была девочкой, которая могла читать мысли других – даже львов, даже львиц. Почему никто вокруг не смог прочитать мысли Лупе?

28

Эти пристальные желтые глаза…

На этот раз Хуан Диего был настолько погружен в прошлое или настолько отдалился от настоящего момента, что звук опускающегося шасси или даже толчок при посадке в Лаоаге не сразу вернули его к разговору с Дороти.

– Вот откуда родом Маркос, – говорила Дороти.

– Кто? – спросил Хуан Диего.

– Маркос. Ты ведь знаешь миссис Маркос? – спросила Дороти. – Имельда, у которой миллион туфель, та самая. Она все еще член Палаты представителей от этого округа [53].

– Миссис Маркос сейчас за восемьдесят, – сказал Хуан Диего.

– Да, она действительно старая, – подтвердила Дороти.

Дороти предупредила его, что впереди еще час езды – еще одна темная дорога, еще одна ночь, в которой возникает и исчезает что-то незнакомое (тростниковые хижины; церкви испанской архитектуры; собаки или только их глаза). И, взяв в союзники тьму, окружавшую их в машине (хозяин гостиницы выделил им водителя и лимузин), Дороти стала описывать невыразимые страдания американских военнопленных в Северном Вьетнаме. Она, казалось, знала ужасные подробности пыток в ханойском Хилтоне (так называлась тюрьма Хоа-Ло в столице Северного Вьетнама); она рассказала, что самые жестокие пытки применялись к американским военным летчикам, которые были сбиты и попали в плен.

Снова политические спекуляции – старые политические спекуляции, думал Хуан Диего в сгущающейся тьме. Речь не о том, что у Хуана Диего не было политических убеждений, но, как писатель-беллетрист, он относился с опаской к людям, которые предполагали, что они знают, каковы есть (или должны быть) его политические взгляды. Это происходило постоянно.

Иначе зачем бы Дороти доставила Хуана Диего сюда? Просто потому, что он американец, и Дороти решила, что он должен увидеть, куда эти выше упоминавшиеся «испуганные девятнадцатилетние» приезжали на побывку-поправку, полные страха и ужаса перед пытками, которые ожидали бы этих парней, окажись они в плену у северных вьетнамцев.

Дороти обращалась к нему, как те рецензенты и интервьюеры, которые считали, что Хуан Диего-писатель должен больше проявлять себя в качестве мексикано-американца. Поскольку он и был мексикано-американцем, то не следовало ли ему писать как американец из Мексики? Или не надлежало ли ему и писать о том, что такое быть мексиканцем в Америке? (Не диктовали ли ему критики, по сути, о чем писать?)

– Не становись одним из тех мексиканцев, которые… – однажды выпалил Пепе Хуану Диего, прежде чем остановиться.

– Которые что? – спросила Флор у Пепе.

– Одним из тех мексиканцев, которые ненавидят Мексику, – осмелился сказать Пепе, после чего обнял Хуана Диего. – Ты же не хочешь стать одним из тех мексиканцев, которые всегда возвращаются, то есть которые не могут жить в других местах, – добавил Пепе.

Флор молча смотрела на бедного Пепе; она бросила на него испепеляющий взгляд.

– А кем еще ему не следует становиться? – спросила она Пепе. – А еще какие мексиканцы под запретом?

Флор никогда не понимала, при чем тут само писательство; как можно навязывать мексикано-американскому писателю свои представления, о чем он должен (или не должен) писать, – и как можно осуждать (подобно многим рецензентам и интервьюерам) то, что мексикано-американский писатель не пишет о своем мексикано-американском «опыте».

Хуан Диего считал, что если ты согласен с ярлыком мексикано-американца, то согласен и писать то, что от тебя ждут.

И в сравнении с тем, что случилось с Хуаном Диего в его детстве и ранней юности, когда он жил в Мексике, в Оахаке, в Соединенных Штатах с ним не случилось ничего такого, о чем стоило бы написать.

Да, у него была восхитительная молодая любовница, но ее убеждения – точнее, то, что Дороти принимала за его убеждения, – заставляли ее объяснять ему, как важно, где они находятся. Она не понимала, что Хуану Диего не требовалось ни посещать Северо-Западный Лусон, ни разглядывать его, чтобы представить себе этих «испуганных девятнадцатилетних».