Джон Ирвинг - Дорога тайн

Как оказалось, до следующего утра Хуан Диего не мог полностью оценить предвидение Лупе (ее сверхчеловеческое, если не Божественное всеведение).

В день убийства Лупе в «Circo de La Maravilla» понабежали те, кого Игнасио называл «властями». Поскольку укротитель львов всегда считал себя властным, он не очень хорошо себя чувствовал в присутствии других властей – полиции и прочих, играющих такую же официальную роль.

Укротитель львов только отмахнулся от Хуана Диего, когда мальчик сказал ему, что Лупе накормила львиц, прежде чем накормить Омбре. Хуан Диего знал это, потому что угадал ход мыслей Лупе, полагавшей, что, кроме нее, никто больше не накормит львиц в такой день.

Хуан Диего также знал это, потому что после гибели Лупе и убийства Омбре пошел посмотреть на львиц. Вечером накануне Лупе открыла дверцу кормушки в клетке львиц. Должно быть, она накормила львиц обычным способом, а затем полностью вытащила поднос и прислонила снаружи к их клетке, точно так же как она сделала у клетки Омбре.

Кроме того, львицы выглядели так, словно их уже накормили; «las Señoritas», как называл их Игнасио, просто лежали в задней части клетки и смотрели на Хуана Диего непроницаемым взглядом.

Поскольку Игнасио не обратил внимания на слова Хуана Диего, мальчик почувствовал, что для укротителя львов не имело значения, кормила ли Лупе львиц перед своей смертью, но на самом деле это имело значение для последовавших далее событий. Это имело большое значение. Это означало, что никто больше не должен был кормить львиц в день гибели Лупе и убийства Омбре.

Хуан Диего даже попытался отдать Игнасио два ключа от кормушек, но Игнасио не стал их брать.

– Оставь себе, у меня свои ключи, – сказал укротитель львов.

Естественно, брат Пепе и Эдвард Боншоу не допустили, чтобы Хуан Диего остался на ночь в собачьей палатке. Пепе и сеньор Эдуардо помогли Хуану Диего собрать вещи вместе с немногими вещами Лупе, а именно ее одеждой. (У Лупе не было сувениров; она не скучала по фигурке Коатликуэ после того, как у Марии появился новый нос.)

При поспешном переезде из «La Maravilla» в «Дом потерянных детей» Хуан Диего потерял крышку от банки из-под кофе, в которой был пепел, но в ту ночь он спал в своей старой комнате в «Потерянных детях» и на шее у него был шнурок Лупе. Он чувствовал на себе легкую тяжесть двух ключей от львиных клеток; он лежал в темноте, сжимая ключи большим и указательным пальцами, пока не заснул. Рядом с ним маленькую кровать, на которой прежде спала Лупе, занял человек-попугай, чтобы присматривать за ним, – это был тот случай, когда айовец не храпел.

Мальчики мечтают о героических поступках. После того как Хуан Диего потерял Лупе, он перестал мечтать о подобном. Он знал, что сестра постаралась спасти его; он знал, что не смог спасти ее. Он был помечен печатью судьбы, – даже в четырнадцать лет Хуан Диего знал и это.

На следующее утро после того, как он потерял Лупе, Хуан Диего проснулся от детского пения – дошколята повторяли ответную молитву сестры Глории.

– Ahora y siempre , – декламировали дети.

«Отныне и навсегда» – только не здесь и не до конца моей жизни, думал Хуан Диего; он уже не спал, но не открывал глаз. Хуан Диего не хотел видеть свою прежнюю комнату в «Потерянных детях»; он не хотел видеть маленькую кровать Лупе, которая была пуста (если только на ней не лежал человек-попугай).

Тем утром тело Лупе должны были перевезти к доктору Варгасу. Отец Альфонсо и отец Октавио уже попросили Варгаса осмотреть тело девочки; два старых священника хотели взять с собой в Крус-Роха одну из монахинь из «Потерянных детей». Надо было решить, как следует одеть Лупе и целесообразно ли открывать гроб. (Брат Пепе сказал, что не сможет посмотреть на мертвую Лупе. Вот почему два старых священника обратились к Варгасу.)

В то утро, насколько было известно всем в «La Maravilla», за исключением Игнасио, который знал, что это не так, Долорес просто сбежала. В цирке только и говорили, что об исчезновении Дивы, и казалось невероятным, что никто не видел ее в Оахаке. Разве могла такая хорошенькая девушка с такими длинными ногами просто взять и исчезнуть из виду?

Возможно, только Игнасио знал, что Долорес в Гвадалахаре; возможно, самопальный аборт был уже сделан и перитонит только начался. Возможно, Долорес считала, что скоро поправится, и отправилась в обратный путь в Оахаку.

В то утро в «Потерянных детях» у Эдварда Боншоу было много забот. Ему предстояло по большому счету исповедаться отцу Альфонсо и отцу Октавио – это была не та исповедь, к которой привыкли два старых священника. И сеньор Эдуардо знал, что нуждается в помощи церкви. Схоласт не только отрекался от своих обетов; айовец был геем, влюбленным в трансвестита.