Unknown - i 26e4bd29fedd5b52

платки летали по тёмному небу» 208.

Писатель и журналист В. А. Гиляровский, посетивший

гоголевские места, восклицал: «Хорошо в Яновщине (дру-

гое название Васильевки. — А. М.)! Кругом степь, проре-

занная балками, усеянная хуторами, с тенистыми садочка-

ми. Прямо, от церкви, начинается степь»209. Описывая её, Гоголь описывал свои родные места. Поэтому и вышла она

у него незабываемая.

Гоголевская степь — пространство не только природно-

гео гра фи ческое. Она несёт на себе привычные функции по-

граничья — настолько необозримого, что в нём становятся

неуловимы сами границы, но где путника, тем не менее, под-

стерегает опасность (в лице татар). Это также (если брать от-

влечённые планы-восприятия) и дорога — переход из одного

208 Гоголь Н. В. ПСС. Т. 2. М., 1937. С. 58–60. («Тарас Бульба».) 209 Гиляровский В. В Гоголевщине // Русская мысль. М., 1902. Кн. 1. С. 77.

160 Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время

бытия-состояния (мира) к другому (войне). Но вместе с тем

она сама — особый, наполненный жизнью и смыслом мир.

Это была не та «глухая» степь, куда удалялись герои ро-

мантических произведений, степь как отражение их чувств

и душевного состояния. И не та степь, о которой писали

иностранцы (тот же Вольтер), — край дикий и пустынный, где живут полуварвары и нет истории, «степь» как антипод

европейского «цивилизованного» и «культурного» мира.

Это европейское клише вполне применимо не только к ко-

чевой «Степи» как таковой, но и к Украине и России вооб-

ще, как к такому же полудикому, с их точки зрения, свету, лишь слегка окультуренному цивилизацией (естественно, западной). И здесь неважно, какая это была «пустыня»: жаркая азиатская степь или ледяная страна вечной зимы

и непроходимых снегов, какой, согласно европейским сте-

реотипам, была и должна была быть Россия. Это тот анти-

образ Европы (как и образ Востока-Ориента), на противо-

поставлении которому она осмысливала и конструировала

себя и своё культурное и политическое пространство.

В «Тарасе Бульбе» Гоголь описал этот стереотип. «По-

явление иностранных графов и баронов было в Польше

довольно обыкновенным: они часто были завлекаемы

единственно любопытством посмотреть этот почти полу-

азиатский угол Европы. Московию и Украйну они почитали

уже находящимися в Азии»210. А «степи-пустыни» как раз

и были зрительным воплощением той самой «Азии».

Для Европы и образ «Востока», и образ «азиатской пусты-

ни» — это «иной» мир. Но есть между этими двумя анти-

образами и существенная разница. Если «Восток» (мусуль-

манский!) рассматривается пусть как другой, но равный

европейскому (и прежде всего культурно) мир, к тому же

мир таинственный, овеянный романтикой и очарованием, то «Азия» (а под ней чаще понимались не «дикие монголы», а русская православная ойкумена, куда входит и Украи-

210 Гоголь Н. В. ПСС. Т. 2. С. 160.

Гоголь: триединство образа

161

на) — это мир абсолютно чужой и враждебный. Более того, это мир недо-: недокультуры, недоцивилизации, недоисто-

рии и, как вывод, недолюдей. История и причины возник-

новения этого очень древнего, идущего ещё с античных

времён, образа кроются не столько в восточнохристиан-

ском мире и России, сколько в самой европейской цивили-

зационной и культурной общности, в её мифах и стереоти-

пах, её фобиях, её отношении к себе и другим211.

За века этот образ превратился в непременную часть

европейского сознания. Для Запада — от Англии и США

как его наиболее последовательных воплощений, и до Поль-

ши, считающей себя форпостом западной цивилизации

на «схизматическом азиатском востоке» — просто необхо-

дим «варварский мир», на фоне которого он представал бы

воплощением культуры и цивилизации, единственным но-

сителем истины, получал историческую и историософскую

оправданность.

Постепенно, с вестернизацией этот образ вышел за пре-

делы собственно Западного мира. Вместе с прочими пере-

нятыми у Запада культурными образцами и идейными сте-

реотипами проник он и в Россию. За последние несколько

веков этот образ стал непременным атрибутом сознания

известной части её властных и культурных элит (а на ру-

беже XX–XXI веков — и более широких масс, подпавших

под «искушение глобализмом»), формируя сам контекст

политической и идейной жизни России. А говоря о дне