Unknown - untitled

вая реакцию Дживза на то, что его господин надел ярко-красный

70

шарф с вечерним костюмом, написал, что «Дживз попятился

назад, как испуганный мустанг». Мой отец на этот движущийся

к нему среди клетчатых скатертей итальянский костюм среаги-

ровал так же. Он пришел в себя как раз вовремя, чтобы сердечно

поприветствовать меня, а затем, отвернув полу костюма боль-

шим и указательным пальцами, посмотрел на лейбл.

— Хмм, — сказал он тихо.

И это было все, что он произнес. Звук конца света.

Но сегодня, чтобы порадовать родителей, я надел старый

отцовский габардиновый костюм. Это был сюрприз. Я нашел

его на чердаке накануне, отдыхая от своей работы за ноутбу-

ком. Я надел пиджак поверх майки и с удовольствием ощутил

прохладный шелк подкладки на голых руках. Пиджак сидел на

мне практически идеально. Дата на внутреннем кармане была

2 апреля 1958 года; отцу, когда он заказал этот костюм, было

столько же лет, сколько мне сейчас. В нем даже были скошены

карманы, как у костюмов стиля «новый модерн» от Пола Смита.

Отца порадовало, насколько впору мне пришелся костюм.

Мать, похоже, тоже была по-настоящему рада, я впервые видел

ее такой после операции. Она сказала, что я должен надеть

костюм на презентацию моей книги в торговом центре в штате

Делавэр, которая должна была состояться на следующий день; они пригласили своих друзей из Уилмингтона.

— К старому костюму требуется бутылка старого вина! — объ-

явил отец.

Передвигаясь медленно, но решительно, он спустился

в винный погреб и принес бутылку великолепного вина —

палмер, урожай 1975 года. Я вы звался перелить вино в гра-

фин. В детстве мне отказывали в привилегии переливания

вина в графин, боясь, что я могу поглумиться над этим риту-

алом или в лучшем случае не выполню его с достаточной

71

тщательностью. Но в тот вечер я был благодарен родителям за

возможность показать им, что я могу сделать все правильно.

Разглядывая великолепную красную жидкость, освещенную

свечами, чтобы убедиться в отсутствии осадка, я подумал о доме

в Лос-Анджелесе, где недавно оказался, исследуя Шум . Это было

на Брентвудских холмах, в поясе нового богатства, сформиро-

вавшегося вокруг музея Гетти, который возвышается над ним, как пирамида Хеопса. Там я видел, как, открыв бутылку петрю

урожая 1975 года (любимое вино Фрэнка Синатры), ее не перели-

вали в графин, а наливали прямо из бутылки, этикеткой книзу, с

осадком. В этом способе употребления вина было какое-то осо-

бое удовольствие, столь же чистое, что и удовольствие моего

отца, но без этой скучной части, понятной лишь знатокам, —

вульгарное, тупое и пустое. Я с удовольствием подумал, как

хорошо иметь отца, который знает ритуал.

Я вернулся к столу с графином и налил немного отцу на

пробу. Край стакана тихонько звякнул, соприкоснувшись с гра-

фином. Я осторожно поворачивал запястье, стряхивая послед-

ние капли — так делали официанты в ресторане «21». Отец кив-

нул, бесшумно и осторожно поднял бокал со стола и взболтнул в

нем вино.

— За твой новый костюм, — сказал он и улыбнулся через стол

матери, которая подняла свой бокал с водой и тоже улыбнулась.

Отец поднес вино к губам и влил его в себя без всасывающего

звука, лишь вдохнув носом, чтобы почувствовать аромат. Он

проглотил вино, бесшумно поставил бокал на стол и спокойно, с полной уверенностью сказал:

— Это хорошее вино.

3. От аристократизма к супермаркету

Та же самая проблема, что встала перед «Нью-Йоркером»

в девяностые годы, была типична и для многих культурных

институтов — музеев, библиотек, фондов: как впустить в себя

Шум , чтобы сохранить живость и кредитоспособность, но при

этом не потерять своего морального авторитета, который хотя

бы отчасти основывался на исключении Шума ?

В «Нью-Йоркере» дело осложнялось тем, что, делая выбор

между тем, что представляло ценность для читателя, а что — нет, журнал являлся носителем определенного статуса. Это, соб-

ственно, и позволяло Уильяму Шону издавать очень «успеш-

ный» журнал, вроде бы и не заботясь о коммерческом успехе: отрицание грубой коммерческой культуры было аристократи-

ческим идеалом, и это подкупало рекламодателей. Но сохране-

ние олимпийской дистанции от Шума , в конце концов, привело

к тому, что «Нью-Йоркер» Шона стал никому не интересен.