Unknown - untitled

Уильямс начал свой семинар с любовных романов девят-

надцатого века — едва ли не самой ранней и продолжитель-

ной формы массовой литературной культуры. Он обратился к

аудитории с вопросом, по каким стандартам следует оценивать

эти книги и какие критерии качества к ним применять. Послу-

шав несколько реплик, я поднял руку и предположил, что

единственным критерием для этих книг будет вкус . В том, что

я сейчас считаю вкусом среднего класса (а тогда считал един-

ственно возможным вкусом), индивидуальный вкус человека

зависел от изученного им канона. Вкус был моим культурным

63

капиталом, сгущенным до состояния сиропа. Обладая преиму-

ществом такого вкуса, можно было с уверенностью оценивать

любовные романы: язык был штампованный, сюжеты неинте-

ресны, мораль банальна. Короче, это были плохие книги.

Справа от меня сидел студент, которого я раньше видел в

библиотеке. Сейчас, когда он смотрел на меня, я почувствовал

всю силу его презрения: вот еще один тупой американец, на лбу

у которого написано: «Гегемония».

— Как ты смеешь болтать о вкусе, когда в мире есть люди, которым нечего есть? — закричал он.

Даже четырнадцать лет спустя, идя по тихим не ос ве щен-

ным коридорам погруженного в темноту родительского дома, я вздрогнул от желчности его обвинений. Я снова пытаюсь за-

щитить себя, применив l’esp rit de l’escalier , и говорю, что есть два

типа вкуса — вкус к приятному и вкус к прекрасному, и вспоми-

наю серьезность, с которой Кант относился к этому делению.

По Канту, человек вкуса может делать адекватные суждения

только с полным желудком («Установить, кто обладает вкусом, а кто им не обладает, можно только тогда, когда удовлетворе-

на потребность»). Но этот аргумент уступает по своей силе по-

зиции моего оппонента, согласно которой никто не имеет пра-

ва выносить суждения, пока другие люди голодают. Ведь вкус

основывался прежде всего на привилегии . В том, что культур-

ные арбитры прошлого обладали привилегиями, не было ни-

чего удивительного. Удивительно было бы, если бы они ими не

обладали. Но для этого студента привилегия уже сама по себе

была достаточной причиной, чтобы подозрительно относить-

ся к культурному арбитру. Незаинтересованность, гарантиро-

вавшая доверие к последнему в системе Канта, естественным

образом превращалась в недоверие к нему в гегемонистской

системе.

64

Пока я заканчивал свою тираду на тему вкуса, другие сту-

денты в аудитории шумели и смеялись надо мной. Они были

рады разоблачить маскировавшегося до сих пор гегемониста —

высокомерного идиота, придерживавшегося старых иерархиче-

ских различий, каким может быть только американец.

— Как дела в «Нью-Йоркере»? — спросила меня мать на следую-

щий день.

Я заметил, что это было одним из важных достижений

«Нью-Йоркера» Тины Браун: она определенно вернула журнал

в сферу интересов моих родителей, хоть и маргинализировав

при этом их стиль жизни. То, что у них был внутренний источ-

ник информации о том, что происходило в активно обсуждаемом

«Нью-Йоркере» Тины, повышало их статус в своих кругах. Надо

признать, что все обожают слухи, и Шум , как только ты в него

попадаешь, гораздо интереснее соблюдения формальностей.

И все же мать волновалась, что в Нью-Йорке я не получаю

достаточно культуры. Когда я в послед ний раз был в театре?

Может, полгода назад. В опере? Пожалуй, несколько лет назад.

— Но я хожу в кино, — сказал я.

Я не сказал ей про ночные концерты в клубах и гангста-рэп в

моем плеере. К чему расстраивать бедную женщину?

В детстве именно мать отвечала за наше культурное образо-

вание. Например, она ездила со мной на дневные детские орке-

стровые концерты в Филадельфию. (Мой отец достиг культуры

во французском смысле этого слова, то есть «окультуренного»

состояния, но все, располагающееся в границах немецкого поня-

тия Kultur , — величайшие художественные, интеллектуальные и

религиозные достижения цивилизации — не было ему ни инте-

ресно, ни полезно.) Мне досаждало, что по субботам приходится

ездить на эти концерты, вместо того чтобы поиграть с друзьями

65

в футбол. И все же, сидя в полутьме концертного зала на крас-

ных бархатных сиденьях, от которых мои ноги потели и чеса-

лись, и слушая, как молодой дирижер Сейджи Озава, недавно