Unknown - untitled

шал потягивая виски и время от времени нетрезво кивал. Он

когда-то подавал большие надежды, но растратил свой талант, занимаясь халтурой. Он уже был здорово пьян, и его приятное

умное лицо, которое он обращал к миру, завоевывая доверие

даже тех, кто не должен был ему доверять, раскололось, как лед, обнажив горечь. Когда я закончил свои жалобы, он сказал: «Да, я раньше чувствовал то же самое. Но я это преодолел. И ты тоже

преодолеешь».

43

Эта рождественская встреча с призраком будущего оказа-

лась для меня решающей: я уволился. Уж лучше, в конце концов, стать адвокатом, чем писать для Vanity Fair . Тем вечером, идя

домой пешком по замерзшим улицам в надежде протрезветь, я

решил, что снова буду писать внештатно для «Нью-Йоркера».

Зарабатывать я буду, конечно, намного меньше, зато буду писать

о серьезных вещах для журнала, где ценят качество, а не плавать

в поп-культуре, как сейчас.

Я сказал родителям о своем решении на рождествен-

ском ужине, спровоцировав семейный скандал. Защищаясь, я выкрикивал отцу страстные лозунги о творческой свободе, а мать плакала на кухне. Скандал возник не из-за моего реше-

ния уволиться: отец понимал, что Vanity Fair был ниже в куль-

турной иерархии, чем то, к чему должен был стремиться его

сын-журналист. Спор возник из-за того, должен ли я сказать

Тине о подлинной причине ухода, о том что журнал — дерьмо.

«Уйди от них улыбаясь», — сказал отец. И эти его слова привели

меня тогда в ярость.

Я ушел улыбаясь — в большей или меньшей степени — и

через семь месяцев был этому рад. 30 июня 1992 года одна зна-

комая, с которой я когда-то пересекался, работая над статьей

для Vanity Fair , позвонила мне и сказала, что якобы Тина Браун

станет редактором «Нью-Йоркера» вместо Готтлиба. Я ска-

зал, что этого не может быть. Вокруг Тины всегда ходило мно-

жество слухов, но все они так и оставались слухами. Слухи были

чем-то вроде оппортунист

ской инфекции, процветавшей в

окружении Тины. Она не могла быть назначена редактором

«Нью-Йоркера» потому, что в системе «высокого» и «низкого», в которую я тогда еще верил, «Нью-Йоркер» был всем тем, чем

Vanity Fair не был.

44

В тот вечер я впервые серьезно задумался о концепции Шума .

Я почти ощущал его в воздухе, как перемену погоды. Мои роди-

тели услышали новость по радио, и отец тут же мне позвонил:

— Ну, что, получается, я дал тебе неплохой совет? — сказал он

мне.

Один ноль в пользу отца.

Встав у руля «Нью-Йоркера», Тина встретилась по очереди со

всеми авторами. Это был если и не медовый месяц, то, по край-

ней мере, месяц неформальных встреч с журналистами, столь

любимыми президентом Клинтоном. Моя аудиенция была

за планирована на конец месяца, и это было не слишком хоро-

шим знаком. Я очень нервничал в тот день в лифте, поднимаясь

на семнадцатый этаж. Одна из причин могущества Тины состо-

яла в том, что ее внимание было трудно заслужить. Это был еще

один ее дар как редактора, чем-то близкий к инстинкту. Она

олицетворяла собой современного читателя, который посто-

янно отвлекается и которому быстро все наскучивает, — того

читателя, за которого «Нью-Йоркеру» предстояло бороться. В ее

присутствии ты чувствовал, что должен максимально эффек-

тивно использовать свое время. У меня это получалось не слиш-

ком удачно.

Я провел предыдущие шесть месяцев, работая над боль-

шой статьей по заказу Готтлиба, предварительно озаглавлен-

ной «Человек, который изобрел стеклоочиститель». В ней

должно было быть много материала о патентном законода-

тельстве, любопытные истории об эксцентричности изобре-

тателей, о теории изобретения, а также кое-что интересное о

Томасе Джефферсоне и истории патентов в Америке. Я подо-

зревал, что ничто из этого не заинтересует Тину. (Так и оказа-

лось. Ее вердикт по поводу статьи был таким: «Слишком много

45

про прошлое, слишком мало про настоящее».) Но на встрече со

мной Тина держалась дружелюбно, стараясь показать, что заин-

тересована во мне и что все осталось в прошлом. И она говорила

правильные вещи насчет «Нью-Йоркера». Кто-то дал ей прочи-

тать статью об Ахмете Эртегуне, написанную Джорджем Троу

в 1978 году, и она цитировала ее в качестве образца того, что ей

хотелось получить от журналистов, — она верно угадала мое

восторженное отношение к этой статье. «Черт возьми! — вос-