Andrew - o 8b191ad8675a2039

Феодосии боярин.

- Да, показал я ему «Апостол» свой, что воском от свечи размечен в местах, которые я

толковал, так отец Симеон его и взял. У царя теперь тот «Апостол», - ответил Башкин.

- У царя... – протянул Федор Вельяминов. «Царь-то нынче в Кирилловом монастыре,

далеконько отсюда будет», - он испытующе глянул на Башкина.

- О сем, Федор Васильевич, я уж говорил с тобой, и повторяться не хочу – резко ответил ему

боярин и вдруг, - Феодосия даже не поняла, как это произошло, - почувствовала она на себе

взгляд Башкина – смотрел он на нее, будто увидел в первый раз, будто хотел запомнить ее

лицо навсегда – до могилы и после нее.

- Скажи нам, боярыня Феодосия, - все еще не отрывая глаз от нее, спросил Башкин, «а

сможешь ли ты с русского на латынский переложить?»

- Может, и неровно, да переложу, - ответила ему женщина. «Ты уж, Матвей Семенович, не

обессудь, я хоша и училась латынскому, да недолго совсем. Но понятно будет».

- Ты что же, Матвей Семенович... – начал Вельяминов.

- Так если без грамотец тот человек поедет, то вельми сложно будет ему, - ответил Башкин.

Вельяминов нахмурился. «Ты, Матвей Семенович, ровно думаешь, что это так просто – из

монастырской тюрьмы человека вызволить. Даже и мне».

- Федор Васильевич, - страстно, поднявшись, встав посреди горницы, сказал Башкин, - вот я,

например, что – я только вопросы задавать умею. Ну, толкую еще, как мне разум

подсказывает. А тот человек – он совсем иной стати. Говорили мы с тобой про Лютера

Мартына, как он прибил к дверям-то собора тезисы свои, - так вот этот человек, что сейчас в

подвале гниет, в Спасо-Андрониковом монастыре, - ежели не спасем его, все одно лучше б и

не начинали мы то, что начали уже!

Феодосия, подняв голову, заворожено смотрела на Башкина – вроде и невидный, невысокого

роста, с простым лицом, преобразился он сейчас, и верилось, что и вправду – пройдет по

паперти Благовещенского собора и накрепко приколотит к двери лист со словами, что

покачнут церковь, не качавшуюся со дня основания ее.

Башкин помолчал и добавил: «Мы без человека этого все едино, что тело без головы».

- Скажи-ка, Матвей Семенович, - попросил его Вельяминов, «молитву ту, что написал ты.

Больно она мне по душе».

- Создатель мира, - тихо начал Башкин, «вот стою я перед тобой, и все помыслы мои

известны тебе. Кто я пред тобой – однако же, помнишь ты обо мне, ровно родитель помнит о

чаде своем. Даруй же мне терпение, дабы возлюбил я тех, кто проклинает меня, и мудрость,

чтобы понимать – только собрание верных Тебе и есть церковь истинная, не в камне она, и

не в дереве, а в душах людских. Аминь».

- Аминь, - эхом пронеслось по горнице, и Феодосия почувствовала, как в ее скрытых

полутьмой глазах закипают слезы.

- Федор,- Феодосия села и зажгла свечу, «Федор, ты ж не спишь».

-Ну и что с того? – недовольно сказал ей муж. «Сама-то спи, чего вскочила».

- Так не могу я, - женщина обхватила колени руками. «Слышу же, что ты ворочаешься.

Думаешь о чем?»

Вельяминов вздохнул и повернулся к жене.

- Вот скажи мне, Федосья, - слушал я вчера, что Матвей Семенович говорит, и думал – со

всем я согласен. Помнишь, сказывал я тебе, что чувствовал, когда дети наши с Аграфеной

умирали? Стоишь посреди всех этих ликов, риз золоченых и понимаешь – Бог-то, Он ведь не

в этом. В последнем дыхании младенца – есть Он, в слезах твоих – есть, а в этом – нет Его.

Читаю я Псалтырь и прямо слышу – царь-то Давид, он тоже мучился и страдал, тоже

радовался, потому что был с ним Бог. А с этими, - Федор помолчал, сдерживаясь, - нет. Но

иное меня тревожит.

- Что? – тихо, одним выдохом, спросила Феодосия.

- Вот говорил он насчет холопов, и что все мы, - что бояре, что холопы, - братья во Христе.

Не след, мол, брату на брата идти и уж тем более – мучить и угнетать. Но вот я – я ж,

Феодосия, иного не знаю – у отца моего холопы были, у деда, у прадеда, - все людьми

владели. А сейчас получается что – всех распустить и самому сеять и пахать?

- Не знаю я, Федор, - ответила ему жена, помолчав. «В Новгороде искони холопов не бывало

– каждый сам себе хозяин был, каждый выходил на вече, и ежели был не согласен – то голос

поднимал. Даже если человек беден был – все равно не был рабом, был свободен.

-Вот и в Писании сказано, Федосья: «И да вернется каждый в дом свой, и каждый в

отечество свое уйдет, - Федор потер руками лицо. «А я народ в рабах держу, уж детей тех,