Andrew - o 8b191ad8675a2039

Монах вроде как забылся сном, несмотря на ухабистую дорогу, а Башкин и Воронцов долгое

время молчали.

- Вот скажи мне, Матвей Семенович, - вдруг сказал юноша, - сколь не уговаривали мы тебя

бежать вместе с ним, - Степан кивнул на монаха, - а ты отказываешься. Сейчас государь с

богомолья вернется, и суд твой соборный не пощадит тебя. Пока есть время, да

возможность – уходи, куда подальше, в Литву ту же, али в Ливонию. Сгниешь ведь в тюрьме

монастырской, али на костре сгоришь, зачем?

- Эх, Степан, - покачал головой Башкин, - тебе же вон осьмнадцати еще нет, не понять тебе.

Ты ж, небось, сам бежать хочешь куда подальше?

- И убегу, - ответил ему Степан. «Матушку с батюшкой жалко только. Ежели б не они, так не

остался бы я здесь. Вот ты, Матвей Семенович, наверное, думаешь – поиграет боярин,

разгонит кровь молодую, да и бросит все это, вернется задницы своим холопам пороть да

девок сенных портить?

Не нужно мне ничего этого, Матвей Семенович! Слышал я рассказы про то, как в Европе

наблюдают, ход светил небесных, движение их исчисляют, про то, как строят корабли, и на

них в заморские страны плавают, а у нас что? Не страна, а истинно гноище, погрязли мы в

невежестве.

И никакого богатства мне не надо – мне б только море увидеть, какое оно! Как по нему на

кораблях ходят, а, может, и самому научиться сему искусству».

- А что, может, и увидишь, - вздохнул Башкин. «Раньше я тоже думал – убегу, а теперь – не

боюсь я на суд идти. Скажу им, что думаю, да и делу конец – может, кто услышит, так и

начнет сомневаться. Ежели хоть единый человек после сего спросит себя – а все ли

истинно, что попы говорят, - значит, и не зря все это. А теперь мне и умирать не страшно,

Степа.

- Почему? – взглянул на него Степан. «Мнится мне, любой человек помирать боится».

- Это тому, кто не любил, - ответил ему Матвей. «А кто любовь изведал, хоша бы и не

любили его, так тому не страшно. Истинно, как апостол Павел говорил: «Если имею всю

веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто».

Возок остановился, и седоки услышали, как медленно, со скрипом открываются тяжелые

ворота. Светало. Поеживаясь под прохладным ветерком, Матвей и Степан осторожно

помогли монаху выбраться из возка.

- Вот и на месте мы, - улыбнулся Башкин. «Здесь отдохнешь».

- А не опасно ли?- проговорил монах. «Усадьба-то богатая, сразу видно, боярская. Я б и в

избе у кого отлежался, Матвей Семенович.

- В избе не надо, коли терем, есть, - возница распряг коней и потянулся. «Правда, Матвей

Семенович, староват я для таких дел-то, вон, плечи все разломило. Ну, ничего, сейчас

Федосью подниму, пусть и меня пользует, и гостя нашего».

- Кто это? – шепотом спросил монах, провожая глазами богатырскую спину возницы.

- Тот, кто спас тебя из тюрьмы монастырской, - ответил Башкин. «Федор Вельяминов это,

ближний боярин царя Ивана Васильевича».

Монах, побледнев, схватился за грудь и опустился на траву.

- Федор Васильевич! – закричал Башкин, - пусть Федосья Никитична поспешает – кажется, у

него рана открылась».

- К попам не приходите, и молебнов не творите, и молитвы их не требовати, и не

кайтесь, и не причащайтесь..., Записала?

- Записала, - Феодосия отложила перо и посмотрела на своего тезку. В ярком свете

летнего утра, в просторной горнице под самой крышей терема, на богато вышитых подушках,

Феодосий Косой казался особенно нездоровым.

Синяки и ссадины уже зажили, но мертвенная бледность человека, проведшего почти год в

подземном узилище, все еще лежала на его лице. Двигаться монаху было тяжело – раны,

хоть и искусно залеченные Феодосией, продолжали его беспокоить. Писать он пока не мог –

игумен Свято-Андрониковского монастыря, найдя в клетке заключенного написанные им

грамотцы, велел переломать Феодосию пальцы на правой руке.

Кости срослись, но криво и неправильно, и даже несколько минут письма доставляли

Феодосию невыносимую боль. Даже сейчас, лежа, он, морщась, сжимал в кулаке перо –

боярыня велела ему, сколь возможно, разрабатывать пальцы и учиться писать левой – на

всякий случай.

- У батюшки моего так в молодости, было, - сказала Феодосия, рассматривая искалеченную

руку монаха. «Шли они в караване лодей на Ладоге и тут шторм. Батюшка бросился к парусу,

а ветром мачту повалило, и руку ему прижало. Кости были раздроблены, как у тебя.

А батюшка мой сам кормщик знатный – куда ему было без руки лодьей править. Сделали