Andrew - o 8b191ad8675a2039

ней отправить, - сказал Вельяминов и хмуро поздравил себя с тем, что лжет не только

родной дочери, но и сестре.

- Давай ее мне, - сказал он Степану, спешился, и, подхватив Марфу, посадил ее на плечи.

«А не съездить ли нам, боярышня, после трапезы на реку – на конях прогуляться?» - спросил

он дочь.

- Да! Да! – восторженно закричала Марфа.

- Все ж ты, Федор, осторожнее, - заметила Прасковья. «Трехлетнее дитя на своего жеребца

сажаешь, он у тебя горячий же, понесет еще, упаси Боже».

- Матвея я в седло посадил, как он ходить только начал – улыбнулся Федор.

- То, мальчик, а тут девица, - вздохнула его сестра. «Хотя одно название, что девица, прости

Господи, - как есть чистый сорванец. Хорошо хоть, Михайло вон щенка принес – они с Петей

и заняты. Ну, пойдем трапезничать-то».

За обедом говорили о свадьбе. Марья, хоша к столу и вышла, но почти ничего не ела – так,

щипала хлеб, да украдкой перечитывала грамотцу, что сегодня утром доставили ей из

Кириллова монастыря, от жениха.

- Что Матвей-то отписывает? – спросил ее Вельяминов.

- Недели через две тронутся они на Москву, - ответила Марья.

Дядя и племянник обменялись выразительными взглядами.

- Еще пишет, - продолжала девушка, - что государь Иван Васильевич в добром здравии, тако

же и царица, и Дмитрий царевич».

- Храни их Господь – сказал Федор и размашисто перекрестился на иконы в красном углу.

Феодосий уже ходил по светелке, когда в подмосковную приехал Матвей Башкин.

- Ну что, боярыня, все ли перевела? – спросил он Вельяминову, поднявшись в горницы.

- Вот, Матвей Семенович, - протянула ему Феодосия аккуратно переплетенный томик. «Это

по-латынски, как раз удобно – книжка маленькая, спрятать легко.

- А что ты за Феодосием записывала, все ли сожгла? – Башкин полистал книгу. «Знал бы я

языки, - вздохнул он, - так, сколько всего прочитать можно было бы...»

- На рассвете еще, - ответила Феодосия. «Жалко жечь-то было, Матвей Семенович, слова ж

такие, что каждое – ровно камень драгоценный».

- А ты не печалься, боярыня, - повернулся стоявший у окна монах. «Это все у меня в голове

есть, да и более того. Божьей волей, если жив, останусь, то сам запишу – рука-то, благодаря

тебе, уже двигаться стала».

- Пойду, соберу поесть вам, - сказала Феодосия. «Ты ж, Матвей Семенович, небось, ранним

утром выехал – должно, проголодался».

Башкин проводил ее глазами и повернулся к Феодосию.

- Скажи ей, - мягко посоветовал ему монах.

- Грех это, - Матвей опустился на лавку и посмотрел на Феодосия – тот подумал, что никогда

еще, даже в подземной темнице, не видел он такого взгляда – отчаянного, безнадежного,

зовущего.

- Как же это, Феодосий, вот ты умный человек, пастырь наш...

- Не пастырь я, Матвей, упаси Господи, - резко прервал его монах. «Такой же, как все

остальные люди– я, не лучше их».

-Так вот и ответь мне, как человек человеку, разве ж не грех это – любовь моя? Разве не

сказано в Писании, что кто смотрел на жену ближнего своего и желал ее, пусть и в мыслях –

тот все равно, что прелюбодействовал с ней? – Башкин закрыл лицо руками.

Феодосий присел рядом с ним и мягко сказал:

- Знаешь, Матвей, я ведь почему в монахи ушел? Был я холопом боярским, - не человек и

вовсе, и думал, что в монастыре – там жизнь другая. А как постриг принял – так понял, что и

за монастырскими стенами свободы нет. А свобода – она здесь только, - Феодосий указал на

свое сердце, - в душе человека. Как можно душу-то убивать – Богом она не для этого нам

дадена!

- Как же мог-то я! – покачал головой Башкин. «Вчера даже Писание читал – помнишь же, что

там сказано было про царя Соломона и Вирсавию, да про мужа ее. И как Всевышний после

этого Соломона наказал».

- Ты себя с царем Соломоном, Матвей Семенович, уж не ровняй, - усмехнулся Косой. «Не

потому я так говорю, что не мудр ты – мудр, а потому, что зная о Соломоне, не поступишь ты

так».

- Так что же мне делать-то, Феодосий? Я ведь потому и на суд хочу пойти, а хоша бы и на

смерть, что жизни без нее – нет мне. Как вижу ее, так все вокруг ровно солнцем залито, как

нет ее рядом – так и жить не стоит. А уж сколь я перед ее мужем виноват – этого и не

измеришь, и еще тяжелей мне, как я об этом думаю.

- Вот что кажется мне, Матвей – решительно сказал монах, - человек – он не по словам и

помышлениям, а по делам своим судится. Ежели бы сделал ты что позорное – тогда и надо

было бы тебе каяться, и то – не передо мной, или кем другим, а только лишь перед Богом. А