Andrew - o 8b191ad8675a2039

теперь между нами секретов нет, - сможет ли батюшка твой помочь нам в этом деле?»

- А как ты думал Феодосия-то вывозить? – спросила его жена.

- Через Смоленск. Есть у меня там человечек, что мне обязан кое-чем, - провел бы его до

литовской границы. Да вот сейчас думаю – не лучше ли грамоту батюшке твоему спосылать.

Есть же у вас тут на Москве тайные гонцы, а? – Федор взглянул на жену.

- Все-то ты знаешь, - чуть улыбнулась она.

- Все да не все. Например, Федосья, читал я послания архиепископа Геннадия...

- Пса смердящего! – перебила его Феодосия. «Он да Иосиф Волоцкий – заклятые враги

наши. Знаешь, небось, как он вез по Новгороду людей на казнь – одел их в берестяные

шлемы и написал на них «Се есть сатанино воинство», а потом велел шлемы эти на их

головах и поджечь».

- Знаю, знаю. Я к тому, - ответил ей Федор, - что Геннадий про вас пишет – знаю я, а что вы

сами говорите – не знаю. А узнать бы хотелось».

- Я могу и сейчас, - начала Феодосия и осеклась, прерванная долгим поцелуем мужа.

- Сейчас, Федосья, поздно для богословия-то. Вон луна уже поднялась, - Федор встал и

протянул ей руку: «Пойдем».

- Куда? – она тоже поднялась.

- Вот же любопытная ты, жена! – Федор чуть подтолкнул ее вперед. «Ежели муж тебе

говорит что – надо подчиняться, и молча, а не вопросы задавать. И как у вас в Новгороде

мужья с женами живут – не разумею».

Феодосия только рассмеялась и пошла вслед за мужем по тропинке, что вела вглубь леса.

Пока они плыли на остров, что лежал в самой середине уединенного озера, Феодосия

откинулась на корму лодки и смотрела в небо.

- Смотри, Федор, - сказала она, - ночь-то, сегодня какая, звезды как падают. Ровно, что их к

земле притягивает».

- А слышал я, Федосья, будто на севере на небе пазори играют? Видела ль ты их? - спросил

ее Федор, помогая жене выйти из лодки.

- Да, как батюшка меня на Поморье возил, еще ребенком. То вещь пречудесная, Федор,

сполохи на небе разноцветные играют, столбы света ходят, даже треск от них слышно.

- Я и не знала, что у тебя тут дом поставлен, - сказала женщина, нагибаясь, чтобы пройти в

низкую дверь.

- Разве это дом, - Федор зажег свечу, и Феодосия увидела низкое, широкое ложе,

застеленное звериными шкурами и мехами, и закопченный, сложенный из озерных валунов

очаг. «Так, изба переночевать. Охота тут уж больно хороша в лесах, да и рыбалка тоже. Вот

и срубил я тут сторожку – если придется на ночь остаться».

- Так бы и не уходила отсюда, - Феодосия вытянулась на медвежьей шкуре, смотря за тем,

как Федор разжигает очаг.

- Да и я бы, - он пошарил в темном углу и вытащил оттуда бутылку мутного стекла. «На-ка,

хлебни, пока огонь разгорится – небось, промерзла вся на воде-то».

Феодосия выпила и, закашлявшись, поперхнулась – неизвестная жидкость обожгла ей горло.

- Да что это, Федор? – спросила она, все еще кашляя.

- Хлебное вино. Давай-давай, еще отпей, вон у тебя руки, какие – ровно лед, - Федор поднес

руку жены к губам и медленно, очень медленно провел ими по гладкой коже – от кончиков

пальцев до запястья и выше – туда, где на сгибе локтя билась слабая, нежная жилка.

- Я ж захмелею, - попыталась воспротивиться Феодосия.

- И хорошо, - усмехнулся Федор. «Я вон на тебе, сколько уж женат, а во хмелю так и не

видел. Охота мне посмотреть, а послушать – так и более того. Благо тут во все четыре

стороны – тишь да безлюдье, не то, что на Москве, али в усадьбах, стесняться-то некого».

Феодосия выпила еще и почувствовала, как становится ей тепло, даже жарко – то ли от вина,

то ли от ярко горевшего в очаге костра, то ли от близости мужчины, который смотрел на нее

сейчас, и, повинуясь его взгляду, она распустила скрученные на затылке косы и расстегнула

верхние пуговицы сарафана.

Федор остановил ее руки и стал раздевать ее сам – опять медленно, неслышно, осторожно,

будто тело ее было величайшей драгоценностью.

-Говорил ли я тебе, Феодосия, что люблю тебя более всего на свете? – шепнул он ей,

пропуская сквозь пальцы ее светлые, искрящиеся золотом волосы.

- Говорил, - женщина, будто плыла в полудреме, истомленная его поцелуями, самим

касанием его рук - откинув голову на его грудь, паря между небом и землей.

- Ну, так еще раз скажу, и не устану повторять это, - Федор помолчал и добавил: «До самой

смерти моей».

Он проснулся на рассвете и почувствовал, что Феодосии рядом нет. Меха на ложе еще

хранили отпечаток ее тела, ее запах – сладких цветов, и он зарылся в них лицом на