Andrew - o 8b191ad8675a2039

Вельяминовы – начало пути

Книга первая

Пролог

Москва, февраль 1548 года.

Жена боярина Федора Вельяминова Аграфена умирала. Еще в сентябре, когда она принесла

раньше срока мертворожденных близнецов, Аграфена обезножела и несколько недель

лежала без движения, отвернувшись лицом к стене, и даже не стирая с лица беспрестанных,

быстрых прозрачных слез.

К Покрову она немного отошла, и даже проехала с мужем по московским церквям, щедро

раздавая подаяние во спасение души. Федор боялся смотреть ей в глаза – они мертвенным

блеском горели на исхудавшем лице, с резко выдающимися скулами – прабабка Аграфены

была крестившейся ордынской княжной, - и сухим ртом. Дома, с мужем, она все больше

молчала или звала себе в покои их младшего сына Матвея – из тех десяти живых сыновей и

дочерей, что принесла Аграфена, до юности дожили только двое.

Старший сын, инок Вассиан, принял постриг три года назад, достигнув семнадцати лет. Он

родился калекой – с заметным горбом, и беспомощной, короткой левой ногой. Однако

мальчиком рос чрезвычайно разумным, и Федор с Аграфеной поняли, что нет для него иного

пути, нежели мантия монаха. Приняв постриг, Вассиан мог остаться в Москве или спасаться

у Троицы, однако он выбрал трудный путь – нести свет православия зырянам, и вот уже

второй год монашествовал в Чердынском Богословском монастыре на реке Колве, в

Пермском крае.

Федор вспомнил, что тогда Аграфена дала обет – буде Богородица смилостивится над ними,

и дарует им здорового сына, она проползет на коленях по всем московским церквям,

прославляя Ее милость и величие.

Матвею было полгода, когда осенью, в развезенной колесами возков и телег жирной

московской грязи, его мать ползла от паперти к паперти, заливаясь слезами благодарности –

мальчик рос крепким и красивым, и Аграфене наконец-то подумалось, что и она, после всей

череды выкидышей и мертвых младенцев, сможет принести мужу сыновей.

Однако и после Матвея все пошло по-старому, и Аграфена все больше и больше

замыкалась в себе, шептала молитвы, постилась, покупала у ворожей таинственные

амулеты, а у странствующих монахов – ладанки и святую воду.

А сейчас, после Рождества, когда она выстояла длинную службу в продуваемом злыми

январскими ветрами, сыром Успенском соборе, Аграфена совсем слегла. У нее началась

лихорадка, и она в беспамятстве все шевелила губами – то ли молилась, то ли просто

искала глотнуть воздуха.

Федор стоял рядом с ее ложем, смотря на совсем девичью, худенькую фигуру жены, и

вспоминал, как венчали их у Федора Стратилата в Коломенском тридцать лет назад.

Аграфене было четырнадцать, а ему восемнадцать, и был он, Федор Вельяминов, влюблен

в свою нареченную, - еще с той поры как увидел ее двенадцатилетней девочкой на

крестинах у каких-то своих сродственников.

Она была вся золотоволосая, сияющая, с горячими карими глазами, маленькая, бойкая,

острая на язык – Федор, высокий и крепкий, даже какой-то неповоротливый, казался себе

великаном по сравнению с ней. Он был молчун и стеснялся ее, но по какой-то неведомой

ему до поры причине, она ответила согласием засланным сватам, и их повенчали на

Красную Горку, в прозрачное, теплое, полное запахом черемухи утро.

И ночь была такой же – жаркой, напоенной ароматами цветения трав, с новой луной, в свете

которой кожа Аграфены отливала чистым жемчугом, а распущенные волосы, закрывавшие

ее до бедер, казались отлитыми из сияющего золота.

Они распахнули окно опочивальни, выходящее в густой лес на Воробьевых горах –

молодожены проводили первую ночь в подмосковной усадьбе Вельяминовых – и река внизу,

под холмом, переливалась и сверкала, совсем как глаза Аграфены.

Она все молчала, и улыбалась, глядя на него, а потом, когда, осмелев, Федор коснулся ее,

она вдруг сильным и плавным движением обняла его, уместившись вся в его руках, и

зашептала: «Ох, и люб же ты мне был, муж мой, даже стыдно сказать, как...»

- А сейчас? – внезапно охрипшим голосом спросил Федор, гладя ее по голове, поднимая к

себе ее спрятанное у него на плече лицо.

- Еще более, Федор – Аграфена улыбнулась, глядя на него, и он, не в силах себя удержать,

стал целовать ее лицо и губы. Она нежилась под его прикосновениями, и сама отвечала на

поцелуи, - сначала робко, а потом все более требовательно, настойчиво.

Сейчас, стоя у постели умирающей, он вспомнил, как здесь же, в этой горнице, на этой же