Andrew - o 8b191ad8675a2039

дожидается.

- Не надо ей дожидаться, - жестко сказал Федор. «У Матвея не честный брак, а девки

срамные на уме, да попойки с его дружками. Хоть и стыдно мне так говорить, сестра, однако

совсем он от рук отбился. И не накажешь его по-отцовски – царь Иван во всем его

покрывает. А царь Иван, хоть и молод, а норовом крут – скажешь что поперек, и закончишь

жизнь свою, как покойник Андрей Шуйский».

Прасковья поежилась – она помнила страшную смерть князя Шуйского, отданного на

растерзание своре дворцовых псов семь лет назад.

- Ты мне лучше вот, что скажи, боярыня – Федор потянулся за кружкой с медом, и отхлебнул,

пытаясь справиться с внезапно наставшей сухостью во рту, «что это у вас там за девица

сероглазая? Боярышня она, али жена венчанная?

Прасковья облегченно улыбнулась и незаметно подтолкнула Михаила ногой под столом.

- Вдова она, братец, уж больше года вдовеет, с марта еще. Муж ее был боярин Тучков,

Василий Иванович, из Твери. Сама-то она новгородка, да с венчания в Твери жила, а как муж

погиб, так ее сродственники в Москву забрали.

- А что с ее мужем- то случилось? – поинтересовался Федор.

- В марте переправлялся через Волгу, а лед-то тонкий уже, так и ушел в полынью. Хороший

человек был Василий Тучков, богобоязненный, скромный, на милостыню щедрый, - ответил

Михаил Воронцов.

- Небось, семеро по лавкам у вдовы-то? – буркнул Федор, сам удивляясь внезапно

возникшей у него в глубине души неприязни покойнику Тучкову. «Свечу на помин души

пожертвую и акафист закажу» - мысленно одернул он себя.

- Да нет, братец, не дал им Бог детишек, - с готовностью ответила Прасковья. «Восемь лет

прожили душа в душу, да вот не даровала Пресвятая Богородица радости в дом».

- Что ж ей, к тридцати уже? – Федор мысленным взором увидел прекрасное, строгое лицо

сероглазой, и представил ее волосы, выпущенные на волю из головного убора – какие они?

Золотые, как у Аграфены, соломенные, рыжие? Он почувствовал, что краснеет – совсем, как

в юности.

- Ну как сказать, братец Федор…, Не молоденькая, нет – двадцать четыре в апреле было, но

ведь и не вертихвостка какая-нибудь, не девчонка. Женщина разумная, спокойная. Дом вести

умеет, хозяйство у них в Твери большое было, богатое, родитель ее вдовый в Новгороде

торгует успешно…- ответила Прасковья.

- Ты мне ее так, Параша, нахваливаешь, будто я жениться собрался! – усмехнулся Федор.

«Что ж она, не боярского рода?»

- Да, прости Господи, кто их там разберет в Новгороде, каких они родов! – в сердцах ответил

Михаил. «По отцу-то она Судакова, имя древнее и известное, однако ж, ты знаешь этих

новгородцев – у них и бояре торговать не гнушаются. Тучковы, куда она замуж вышла, тоже

новгородские, да царь Иван Великий их в Тверь выселил, как новгородские вольности

отменил».

- Значит, Тучкова… - задумчиво проговорил Федор Вельяминов. «А зовут-то ее как?»

- Феодосия, боярыня Феодосия, – с готовностью ответила Прасковья.

Федор замолчал, и в наступившей тишине слышно было, как где-то в горницах мамка поет

колыбельную засыпавшему Пете Воронцову. В распахнутое окно вливался кружащий голову

апрельский ветер, чуть колебавший занавеси.

- Сватами поедете? – Федор исподлобья взглянул на чету Воронцовых и довольно

улыбнулся, видя их удовлетворенные лица.

Добравшись до своей горницы, Феодосия Тучкова первым делом скинула надоевший за день

тяжелый опашень и летник, и осталась в одной рубашке – с самой святой Пасхи над Москвой

нависла изнуряющая, совсем не майская жара, лишь изредка прерываемая страшными

грозами. Дворовый люд болтал, будто в подмосковном Коломенском в коровник залетел

чудный огненный шар, испепеляющий все на своем пути.

- И вот, матушка Феодосия, - шептала ей, захлебываясь, пышная боярыня Василиса

Аксакова, -говорят, что шар тот прошел через всех коров насквозь, и сжег им внутренности.

Однако ж, шкуру не тронул, ибо входил и выходил, ну…, - и тут боярыня Василиса залилась

жарким румянцем, более подобающим невинной девице, нежели матери пятерых детей.

- Много есть чудес у Господа всемогущего – степенно проговорила Феодосия и

перекрестилась.

Сейчас она, сидя на подоконнике в своей горнице и глядя в медленно темнеющее небо,

улыбнулась, вспомнив этот разговор. Василиса Аксакова, хоть и не была столпом учености,

но стала Феодосии за этот год хорошей подругой. Боярыня Аксакова только все сокрушалась