Andrew - o 8b191ad8675a2039

блюдом, где лежали саженные осетры.

- Тятенька с маменькой разрешили пряника, - выпалила Марфа, подбегая к Василисе.

«Маменька ‘казала что заради аменин можно!»

- Ох, боярышня, куда тебе пряников, ты ж сама ровно сахарная! – рассмеялась ключница,

отмыкая поставец и протягивая девочке сладости.

- Я не ‘ахарная, - серьезно ответила Марфа, «я ‘ладенькая дочка тятина, так он говорит».

- Это уж точно, - сказала ключница. «Ну, беги, а хочешь, посиди тут, с пряником-то».

- А ты мне дай чего помочь, - обсасывая пряник, сказала Марфуша, - а я потом тятеньке

‘кажу – это я для тебя приготовила! Он и радый будет».

- Да уж он радый, только глядючи на тебя, - Василиса нежно привлекла к себе девочку и

поцеловала в румяную щечку. «Ты же у нас умница-красавица!»

- А я пряник и доела, - сообщила Марфа, облизывая розовые губки. «Таперича готовить чего

хочу».

- Ну что ж с тобой делать, - вздохнула Василиса. «На тебе орехи-то, полущи».

Марфа склонилась над решетом орехов, а Василиса, посмотрев на нее, как всегда

подумала: «И уродилась же на свет милая такая!»

Бронзовые косы, зеленые глаза, щеки - будто лепестки розы, длинные ресницы - как в годик

начала говорить боярышня, так и не остановить ее было после. Сейчас, в три года, она уже

бойко читала, считала на пальцах, и Феодосия начала учить ее письму.

-Ох, и свезло ж боярину Федору на старости лет, не сглазить бы только, - подумала

ключница. «Жена красавица, вот уже четвертый год, как повенчались, а смотрит-то на него

боярыня как в первый день брака – ровно никого, кроме него, и нет на свете. И дочку, какую

ему принесла – пригожую да разумную. Ох, дай-то Бог, чтоб вот так все и шло – чтоб все

здоровы были. Вот еще Матвея оженить на Марье по осени – да и ладно будет».

За трапезой Марфа внимательно смотрела на родителей – у маменьки щеки были румяны,

а батюшка, глядя на нее, чуть улыбался в бороду.

- Вот, тятенька, - сказала Марфа, забравшись к отцу на колени, - и протянула ему

деревянную, раскрашенную ею коробочку, - с аменинами тебя!

- А что внутри-то, Марфуша? – ласково спросил ее отец.

- А ты открой да по’мотри! – хитро сказала Марфа.

Внутри была крохотная – в детскую ладонь, переплетенная аккуратной Федосьиной рукой,

книжечка. Внутри рукой Марфы был переписан любимый псалом Федора: «Блажен муж,

иже не иде на совет нечестивых».

- Это я сама, вот и внизу, видишь! – указала девочка на подпись: «Писано Марфой

Вельяминовой в лето от сотворения мира 7071».

- Ох и разумница ты у меня, боярышня! – сказал Федор, привлекая ее к себе. «Ну, спасибо,

угодила ты мне подарком!»

- А ты, тятенька, - серьезно сказала Марфа, «ты книжечку мою береги. Маменька говорит –

как идешь куда, повторяй п’альмы царя Давида, и Го’подь с тобой пребывать будет. Ну и как

по’мотришь на книжечку, так и обо мне в’помнишь!»

-Я, Марфуша, никогда о тебе не забываю, - сказал Федор, целуя ее. «Ты же моя дочка

единственная, богоданная, я всегда о тебе помню, что бы ни делал я!»

-Ну, я побегу, - сообщила Марфа. «Маменька говорит, будто на конюшне у кошечки котятки

народили’ь, уж так глянуть охота, так охота!»

- Беги, доченька, - ласково отпустил ее Федор.

Феодосия тихо вошла в горницу и опустилась на низкую скамеечку рядом с креслом мужа.

- Что, любовь моя? – спросил Федор, гладя ее по голове. «Али тревожишься?»

- Все про свадьбу думаю, - ответила Федосья. «Матюша, хоть и пасынок мне, но твой, же

сын, твоя кровь родная, как не тревожиться мне?»

- Сговор был, по рукам ударили, рядная запись сделана, чего ж еще? – пожал плечами

Федор. «Сейчас Успенья дождемся да и повенчаем, и дело с концом».

- Мнится мне, Федор, что все ж зазря мы их томили, - тихо сказала Федосья. «Свенчать бы

было в тот год, что я Марфу принесла, и дело с концом».

- Думаешь, пересидела Марья в девках-то? – Федор хмыкнул. «Может, оно, и так, однако же,

Матвей за это время разумней стал, не ветер в голове более у парня, со срамными девками

не водится. А то ж что хорошего – не догулявши венчать, стал бы Марью позорить, Боже

упаси, еще б и хозяйство по ветру развеял бы, на баб да зелено вино. Все ж серьезней стал

Матвей, тише».

-Ну, дай-то Бог, - вздохнула Федосья. «Марью жалко мне – томится ж она».

- Томление, - оно и к лучшему, - рассмеялся Федор. «Думаешь, я не томился, тебя ожидая?

Стыдно сказать – сны снились, ровно мальчишке какому».

- Сколько ж ты томился-то, боярин, - рассмеялась Феодосия. «Два месяца – это тебе не два