Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Расскажу, расскажу как-нибудь, не страдай…

Приблизился Наум Маркович.

— Кофе? С коньячком, с ликером?

Поглядел на стол, огорчился:

— Что-то не очень усердно пили, Павел Николаевич… Водка, между прочим, не наша — экспортный вариант, по чистейшей случайности бутылочка одна отыскалась.

— Все было отлично, Наум Маркович! Вы напомнили мне, что есть, оказывается, на свете еще одно удовольствие — удовольствие вкусно поесть.

— О чем вы говорите, Павел Николаевич? — обиделся старик. — Мы все — и я, и жена, и сын — никогда не забудем, что вы для нас сделали! — И неожиданно слезы заблестели у него на глазах. — Если я хоть этим… Кофе я сварю вам сам! — закончил он рассерженно и ушел.

— Ну вот-те раз… — смутился Павел, потом, посмотрел на взволновавшегося Макеева, добавил, уже почти серьезно: — Теперь ты, надеюсь, понимаешь, за что я так люблю нашу профессию? Ты на меня не умиляйся, не умиляйся, — рассвирепел вдруг он. — Лучше лишний раз в зоне побывай, да повнимательнее погляди, какая жизнь ждет тех, кто по следствию твоему проходит. С плеча рубить не будешь!

Они шли по главной улице города — неторопливо, сыто, хорошо. Павел сквозь довольство слушал, как потихоньку начинает подвывать в нем угомонившаяся было тоска — она еще не была такой острой, как перед встречей с Макеевым, но предстояла еще ночь, предстояла наверняка бессонница, и он боялся остаться один.

Так было славно в «Парусе», когда обговаривали предстоящее мероприятие с Химиком, когда все позабылось, когда он был прежний.

— А дело, брат, такое, — неожиданно сказал он и остановился. — Тебе будет полезно, да и вообще, если я… уеду раньше… возможно, тебе придется в нем участвовать. Я хочу, по крайней мере, чтобы ты участвовал.

Недалеко отсюда — пойдем, покажу — в доме, из которого уже выселили жильцов, поскольку дом этот должен капитально реконструироваться, — так вот, в этом доме был обнаружен труп девушки. Обнаружен случайно — экскаваторщик пришел в отделение милиции и сказал, что в доме есть опечатанная комната. Вызвали людей произвести вскрытие опечатанной комнаты и вывоз остававшихся там вещей. Люди приехали, вскрыли, а там — не менее двух недель лежит девушка, убитая. Комната принадлежит спекулянту золотом Симбирцеву, который все это время был под стражей. Интересно?

— Еще бы? — с восхищением выдохнул Макеев. — А комната опечатана?

— Ну, печати-то были липовые. Там, в этом коридоре, всегда темно. Кто-то оборвал настоящие ленты, а потом наклеил другие — от кассового автомата — карандашом нарисовал кругляшки. С первого взгляда, да еще в полутьме — не отличишь. Да эти олухи с курсов и не смотрели как следует.

— А как убита?

— Убита чем-то тяжелым в переносье. Но чем-то таким… не острым. Кастетом, например, в мягкой оболочке. Может быть, просто кулаком. Платье на ней было изорвано, трусики, даже чулки… Но — никаких следов насилия, борьбы и прочего. Уже после убийства убийца рвал на ней все это. Впечатление такое, что искал — очень торопясь — что-то.

— Личность убитой опознана?

— Да. Некая Ксана Мартынова. Десятиклассница. Ушла к подруге готовиться к экзаменам — и пропала.

Они стояли на перекрестке Красногвардейской и Садовой. Павел вдруг замолчал надолго, курил. Витя почтительно ждал.

— Ну так вот… — вернулся, наконец, Павел. — Представь себе вот это же место, на котором мы стоим, но некоторое время назад. Месяц назад — день в день. Точно так же, наверное, вон те мальчишки сидели, цепляли девчонок, проходящих мимо. Наверняка, проехались и по адресу той, о которой я рассказываю. Некоторые из них, когда я показывал фотографию, вроде бы даже припомнили ее, но это не очень-то достоверно. А девушка была, скажу я тебе, Витя — необыкновенно прелестная девушка! За всю свою жизнь не видел я таких девушек! Так. Прошла мимо них… Пойдем и мы.

Вечер был, я думаю. Скорее даже не вечер, а сумерки. Но это — домысел мой. Солнце заходит вон там — это тебе для воображения…

Они пошли через улицу к длинному четырехэтажному дому с большими воротами — мимо мальчишек, которые, как белые нахохленные птицы, сидели в рядок на железной перекладине уличного ограждения. Все они были в белых рубашках, загорелые, и огоньки их сигарет казались в темноте ярко-малиновыми. Некоторые из ребят, к удивлению Макеева, поздоровались с Павлом.

Они перешли улицу и вошли в ворота. Ворота были несуразно большими — занимали два, по крайней мере, этажа из четырех.