Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Уи, же компран, — неожиданно ответил Макеев.

Павел засмеялся.

— Лучшее средство для этого, знаешь, какое? Ставь себя на место этих людей, и защищай себя, вставшего на это место так же заинтересованно, как они. Ну, если факты окажутся сильней, тогда… А вот и пища! — не закончил он свою мысль, увидев приближающегося к ним официанта.

Наум Маркович расстарался. И пикули были, и грибочки, запеченные в сметане, и лососина, и угорь, и графинчик, аж запотевший от возбуждения, и селедочка реликтовая — залом, и много чего еще, что повергло Витю Макеева в состояние, близкое к подавленному.

Когда пришел черед осетрины на вертеле, Витя догадался:

— Вы от нас уезжаете?

Лицо его стало несчастным.

— Уезжаю? — переспросил Павел. — Пожалуй, да. Ты правильно сформулировал: уезжаю. Переводят меня, видишь ли, принимая во внимание неописуемые мои заслуги, в другой департамент. Но — пока об этом никому не слова! Об этом даже начальство не знает. Кроме того, это будет не скоро, еще не скоро, — добавил он.

…Пришло насыщение. Пришло ленивое спокойствие. Пришла, впервые за этот день, уверенность, что ничего страшного нет, все обойдется.

— Давай, Витенька, форсировать наши совхозные дела, — неожиданно для себя решил Павел. — Пора сдвинуть Химика с места, а?

— Копию конверта уже изготовили. Я видел. Даже перепутал, где настоящий, а где — нет.

— Пусть это письмо он получит завтра. Вызовем его на 28-е, скажем. Возьмешь в помощь Моторина, хороший парень. Пасите его день и ночь. Не думаю, что он хранит продукт дома. Когда определите, где у него тайник, постарайтесь пометить сырье. Завтра тебе дадут все, что нужно для этого, научат, что и как. На 28-е все будет, как следует быть: образцовое и показательное. Две бригады я у Мустафы выбью, и «токи-воки» будут, и прочие достижения научно-технического прогресса. Каким бы он ни был докой, он у нас, как миленький, будет ходить.

Макеев, поколебавшись, сказал вдруг:

— Вы знаете, Пал Николаевич… — и даже закраснелся от смущения. — Я вот полмесяца его наблюдаю… И никакой он, по-моему, не дока!

— Ну-ну, — заинтересовался Павел. — Чем ты это докажешь?

— В том-то и дело, что ничем. Несчастный он какой-то. Жена, вы знаете, у него больная, сам себе белье стирает, а стирать не умеет. Ей-Богу, даже иной раз подойти хочется и сказать: «Кто ж так стирает?»

Павел улыбнулся. А Витя заторопился вдруг:

— Я же понимаю, понимаю, Пал Николаич, что это за доводы! Но ведь вы сами говорили, что пренебрегать и этим не надо. Он как живет? Из дома в лабораторию, оттуда — в магазин, и сразу — домой. И все бегом, ножки полусогнутые, сам трухлявенький, воду из колонки несет, так в ведре — половина, а он два раза отдыхать останавливается. И денег у него особых, по-моему, не водится. Моя квартирная хозяйка полы у них моет по пятницам — так он ей за три недели уже должен. Хозяйка моя, баба добрая, русская. Ладно, говорит, он какие-то лекарства американские из Москвы выписывает — чуть ли не по тыще рублей флакон — я, говорит, не переломлюсь пол вымыть, только бы помогло, некрещеная, что ли?

Павел с теплым удивлением смотрел на разговорившегося Витю. Ему нравилось, как он говорит о человеке, который — и это было почти наверняка ясно — будет в скором времени квалифицироваться как преступник. Он, Макеев, человека в нем видел, вот что было самое отрадное для Павла.

— Да! — вдруг некстати вспомнил Витя. — Он ей обещал числа двадцать четвертого отдать деньги. А получка у них в совхозе в последний день месяца.

— Ага! — азартно воскликнул Павел, и сам уважительно подивился себе, воспрянувшему. — Здесь он зашевелится. Здесь вы его и постарайтесь засечь.

— А зачем метить, как вы говорили, сырье?

— Неужели не ясно? — огорчился Павел. — Химик — первое звено. А последнее — где-то в Москве. Там, кстати, очень усердно копают. Я когда был там, звонил Синяеву — вполне возможно, что они первые дотянут до нас ниточку. Ну, а наша задача — выяснить, какими путями сырье движется из совхоза в город, а из города — в Москву.

— Вы в Москву даже летали из-за этого? — спросил Макеев.

— Нет, это я по другим делам. Ковыряюсь я, понимаешь ли, в одном убийстве, — поморщился он. — Хожу и чувствую — вокруг да около. Такая игра есть: «холодно, горячо, тепло»… Так вот, «тепло» чувствую, а схватить никакие могу.

Макееву, видно было, очень хотелось расспросить, что за дело, тем более, убийство, но он промолчал. Павел поглядел ему в лицо — и все было написано на этом лице — усмехнулся: