Геннадий Головин - Стрельба по бегущему оленю

— Дурак я, гражданин начальник.

— Он ударил вас прямо здесь? Или в коридоре?

— …коридоре… — косноязычно ответил Косых.

— А потом оттащил сюда?

— Ага.

— Вы его запомнили?

— …однорукий, — сказал Александр Данилович, подумал, а потом начал стонать.

— Выбирай, — сказал Павел Макееву. — Или ты остаешься с ним, а я иду звонить, или — наоборот.

— Я встану, — жалобно сказал Александр Данилович.

— Встанете? Ну, тогда вообще проблем нет. Вставайте, обопритесь на меня.

И они потихоньку пошли к выходу. Время от времени раненый постанывал, но Павел чувствовал, что он шагает, в общем-то, самостоятельно.

— Вот здесь… — надрывно сказал Александр Данилович, когда они поравнялись с распахнутой дверью в одну из комнат, в ту самую, которая так напугала Витю Макеева.

— Вы прошли, и он — сзади?

— Нет. Я только было решил завернуть. Он выскочил — и в лоб.

— И вы сразу упали?

— Еще бы.

— Но — наполовину — на всякий случай? — нежно подсказал Павел.

— Не-е… — обиделся Александр Данилович.

— Вы потеряли сознание?

— Не-е. Это я так… притворился.

— Ну, пойдемте потихонечку дальше. Потом он взял в охапку и понес?

— Я ж говорю: однорукий. Поволок. За шкирку взял и поволок. Кантовал меня — все карманы вывернул, даже, извиняюсь, штаны расстегивал. Здоровенный… — уважительно закончил Косых. — Закурить у вас не найдется?

— Найдется. Только мы на улице закурим, ладно? Здесь лучше не надо.

Они очень медленно, почти церемониально спустились во двор. Пошли на Садовую, предварительно стерев кровь с лица Александра Даниловича платком, на который Александр Данилович поплевал лично.

Ему дали закурить, — но после пары затяжек его вдруг стало мутить, и он погасил сигарету, а окурок спрятал в карман.

— Все-таки заехал он вам солидно, — заметил Павел. — Похоже на сотрясение мозга.

— А справку мне дадут? — спросил раненый живо.

— Дадут, — заверил Павел. — Даже в больницу могут положить.

— Больницы я не боюсь, — бодро отозвался экскаваторщик. — У меня сто процентов по бюллетеню.

— Ну тем более… — задумчиво произнес Павел. — Тем более.

Витя вдруг вспомнил:

— Пал Николаич! Когда мы туда шли, мне показалось, что тень какая-то мелькнула у входа.

— Что ж ты, чудак, сразу не сказал? — без особого энтузиазма отозвался Павел. И обратился к экскаваторщику: — В чем он был одет, не помните?

— Где ж там было глядеть? Я уж боялся и глаза-то отворять… Как выскочит — и в лоб!

— Но все-таки можно попробовать, — сказал Павел Макееву, будто тот мог знать, о чем его начальник размышляет.

Они как раз проходили мимо телефонной будки, и Павел зашел позвонить.

— …хотя надеяться на это — чистейшей воды мракобесие, — наставительно сказал Павел Макееву, выйдя из будки, словно тот мог слышать, о чем его начальник и с кем разговаривал.

У Александра Даниловича действительно оказалось сотрясение мозга, и его из поликлиники отправили в больницу. Экскаваторщик был очень взволнован этим обстоятельством, поскольку, как выяснилось, он никогда еще не лежал в больнице, если не считать лагерного изолятора, куда он угодил по подозрению в дизентерии.

Когда Косых повели в санитарную машину, Павел вдруг догнал врача:

— Знаете что? Вам все равно в какую больницу везти? Будьте любезны, поместите его в железнодорожную…

А когда врач довольно грубо ответила, что куда надо, туда и повезут, он показал ей удостоверение, и еще минут десять машина ждала, когда врач кончит выслушивать наставления Павла.

Витя сидел во дворе поликлиники и терпеливо курил в ожидании начальника. Тот вышел необыкновенно бодрый и оживленный.

— Что им нужно в этом бараке, ума не приложу! — сказал он и весело потер руки. — Но мне это нравится!

Павел вошел, и Валентина-жена взглянула на него удивленно. Не часто она глядела на него с удивлением. Вообще не очень часто глядела. Когда однажды он отпустил бороду, она заметила это. Когда сбрил — заметила лишь через два дня.

Вот так они жили.

Было уже поздно. Но Павел посидел еще с час на кухне, куря и вздыхая. Оживление, которому свидетелем был Витя Макеев, выдохлось — сменилось ровной глуховатой тоской, которой он подчинился безропотно. Бороться с ней он уже боялся.

Вспоминал о деле, о том, как вести Химика, как завтра поаккуратней допросить Александра Даниловича, но все это было как бы за пеленой тумана, на третьем плане. Неважным это все казалось.