Владимир Некляев - Лабух

Я об этом не думал, а Николай Иванович думал:

— Талант свой будешь закапывать. Изо дня в день на работу, изо дня в день с работы, и больше податься некуда… Устраивает тебя такое?

Я ответил, что не очень, только что ж: как все, так и я…

— Ты не все, — не согласился Николай Иванович. — Скромность — неплохое качество, но все же цену себе нужно знать. Все — это все, а ты — это ты, и о таких, как ты, у нас отдельная забота… Государственная. Мы поможем тебе и в Минске остаться, и на работу устроиться, с квартирой уладим, с поездками зарубежными, с конкурсами… Только все, так сказать, взаимно. Ты нам тоже кое–что…

— Я ничего не подпишу, — встал я, чтобы пойти. — От своего сокурсника, которого раньше вербовали и который, колотясь, рассказал мне по пьянке, как это делается, я приблизительно знал дальнейшее… «Бланк такой, приготовленный уже, подписываешь — и там твоя кличка».

— Сядь! — блеснул колюче сквозь очки всего минуту назад такой душевный и заботливый Николай Иванович. — По–иному поговорить можем, если по–хорошему не хочешь!.. И будешь ты не талантливым молодым композитором, о котором у меня государственная забота, а заурядным фарцовщиком, о котором забота также государственная, но совсем иная! Ты понял?..

Когда меня в страх бросает, так обычно виски стынут, словно кровь от них отливает, и холодок в затылке звенит… Виски у меня оледенели, и в затылке мороз зазвенел: «Выгонят!.. С последнего курса!.. Сейчас вернется проректор… приказ… и все…» Я играл в гостиницах в ресторанных оркестрах, собирал деньги на рояль, и иногда действительно, чтоб иметь на что жить — мы с Ниной уже семейно жили, — прикупал у иностранцев валюту, перепродавал шмотье, часы, обувь… Случалось, и аппаратуру музыкальную, в те времена роскошь столь редкую, что лабухи штаны последние готовы снять были, чтобы ее заиметь… Нынче все это в порядке вещей, бизнес, а тогда — фарца, и фарцовщик — агент ползучего империализма. За такое гнали сначала из комсомола, а потом и с учебы, с работы, из жизни — со свистом…

И под суд.

Бланк, который положил передо мной Николай Иванович, я, почему–то боясь даже взглянуть на него, отодвигая то в одну, то в другую сторону, не подписал. Артачился, выкручивался, обещал подумать — и Николай Иванович вдруг согласился:

— Хорошо, подумай… Ты в дружбе с таким поэтом молодым, Крабичем Алесем, вот и напиши, что ты о нем думаешь…

Это все же была отсрочка, поблажка — и я сказал, что подумаю и напишу…

— Нет, Роман, о Крабиче ты сейчас напишешь, чтобы мы к фарце не возвращались, — подал мне чистый лист бумаги Николай Иванович. — Я ведь тебе не донос написать предлагаю, а то, что ты думаешь. Не обязательно все плохое… Если думаешь что–то хорошее, пожалуйста… И можешь не подписываться.

И я написал, не подписавшись… Не донос, но написал.

Потому что под суд…

Изо дня в день, из месяца в месяц я ждал, колотясь, только ничего и никому, как мне мой сокурсник, не рассказывая, когда и куда меня вновь позовут… Николай Иванович не объявлялся. На долгое время обо мне словно бы забыли, затем был еще один заход в начале перестройки, там было уже полегче, — и вот опять… Все течет, но ничего не меняется.

— Значит, Виктор Васильевич, мы просто выпиваем?.. Компания у нас?.. Отдыхаем?

Подполковник по–прежнему был по–свойски открытым.

— Нет, я на работе, и мы не просто выпиваем. Мы рассчитываем на вас, Роман Константинович. Разумеется, с учетом тех обстоятельств, в которых вы оказались.

У меня под ложечкой екнуло: вот оно!..

— И в каких я оказался обстоятельствах?..

— Да погодите вы про работу! — уловив, очевидно, напряжение в моем голосе, разлил коньяк по рюмкам Красевич. — Успеем…

Панок взял рюмку.

— Я не тороплюсь. Роман Константинович сам поторапливает.

— Что ж тянуть с тем, для чего меня позвали?.. Мне побыстрей узнать хочется, с чем я уйду.

— Нетерпеливый, — подмигнул Красевич. — С нами, с кем еще?

— Он спрашивает: с чем? — усмехнувшись, уточнил откровенный подполковник, и Красевич сразу:

— А это то же самое — с чем и с кем.

Оно так… Я впервые подумал, что красавчик Ричард Петрович Красевич вовсе не такой дурик, каким смотрится.

— Тогда с чем я с вами пойду, или не пойду в моих обстоятельствах?.. И какие у меня обстоятельства? Если те, которыми милицейский следователь стращал, так это чушь, здесь и говорить не о чем.

Я решил, что мне в этой компании, где не совсем понятной была роль Красевича, нельзя быть третьим, последним — и стал помалу напирать.