Владимир Некляев - Лабух

Поместье на возвышенности стояло, дом для эконома чуток ниже — и дальше деревня: с добротными хатами, досмотренными усадьбами… Домовитая, хозяйственная, как и все западно–белорусские, деревня, только с горьковатым, как дым над невспаханными холмистыми полями, запахом запустенья.

— Ну почему же быдло?..

— Быдло — оно по одной причине быдло, — подвинулся ко мне и пронзительно в глаза посмотрел Казимир. — Потому что оно быдло. Потому и ходим под пастухом, которого Альгердовичи и к яловой корове не подпустили б… И оскотиниваемся, быдлеем и быдлеем…

Я поймал себя на том, что или не знаю, или забыл, какая она — яловая корова?.. То ли чем–то больная, то ли по виду какая–то яловая?..

Казимир встал на костыли, прислонился к колонне и полез в штаны. Долго так стоял, ничего у него не получалось…

— Холера б на хворобу эту: и терпеть не могу, и не… Ты, девчурка, не стесняйся, не этого стесняться нужно… Так вот все мы теперь: и терпеть не можем, и… фу-у…

Зиночка отвернулась.

— Злой какой… Почему все такие злые?..

Казимир услышал.

— А отчего добрым быть?.. Ладно, пускай тогда советы пришли, большевики да еще русские — чего им нас жалеть? А теперь кто пришел?.. Какие ни есть, пусть бандиты, но свои. Что ж они своих–то не жалеют, вздохнуть не дают?.. Самими собой почему не дают почуяться?..

Застегнув штаны, он сел, глотнул… Я спросил:

— Почему?

— Потому что босота. Босоте над босотой только власть дай… И Бога нет.

— Бог есть, — быстренько сказала Зиночка и перекрестилась, чего раньше за ней я не замечал.

— Но не наш и не у нас. Наш нас оставил…

— Бог один.

— Или мы его оставили… — не обратил никакого внимания на набожность Зиночкину Казимир. — Я вот по крови белорус, а чтоб проще — поляк. С белорусом во мне не разберешься, а то ли в церковь, то ли в костел надо ходить… Ха! — хлопнул он себя по коленям. — Всю жизнь только и молюсь, чтоб с костылей спрыгнуть, а хрена тебе! Два месяца тому в Кракове был, там сводная сестра у меня… Папа их из Ватикана как раз приехал. Миллион поляков слушать его собрался, больше миллиона! Он говорит еле слышно, а миллион народу за ним слово в слово повторяет. На одном дыхании!.. Больше миллиона!.. Вот что значит, когда Бог есть.

Он глотнул еще и вдруг спросил, кивнув на Зиночку: «Пацан из–за нее застрелился?..» — и Зиночка, спрятав в руки лицо, закричала, я не ожидал: «Не из–за меня! По дурости! Из–за ничего!..»

Казимир завинтил бутылку: «Жаль… Тут у нас и про отца его говорят, что дурак. Что дом — это дом, а честь — ничего. Пусть бы, мол, плиты крал, мы бы у него покупали…»

Успокоилась Зиночка, когда выехали из деревни.

— Лезут все… Следователь сказал, что вас посадят…

— Могут.

— Надолго?

— На сколько захотят…

Зиночка спросила вперед, в дорогу:

— Можно — я вас ждать буду?..

На выезде из Новогрудка — отец Ли — Ли, я вспомнил, из Новогрудка, отсюда он в Минск поехал на китайского философа учиться — толпились вдоль дороги люди, голосовали. Я притормозил, открыл дверь: кто влез — тот влез. Может, кто–нибудь из философов…

Я наблюдал за ними в зеркальце. Двенадцать человек. Семеро теток и пятеро мужиков. И постарше, и молодые… Не сказать, что красивые, красивых лиц вообще мало, это мировой дефицит, но и не страшные. Обыкновенные… Встречаются со мной взглядами — и сразу отворачиваются, делая вид, будто что–то уж очень их занимает у дороги. Почему мы, встречаясь взглядами, мгновенно друг от друга отворачиваемся?

Не доверяем друг другу, прячемся… Но ведь мне они доверились. Сели в машину. Понятно, им ехать нужно, но и доверились… А вдруг я вон с того моста? — мне жена изменила.

Алик мог бы с моста? Или с бомбой, как Феликс приснился… Чтобы не одному, а вместе со всеми?

Алик куклу прострелил.

Хоть, что это я, — какой Алик? Альгерд. Шляхта, голубая кровь, если вообще не из князей…

«Следователь сказал, что болезнь есть такая, психическая…»

Мне уже так не заболеть.

И в машине, похоже, не больные. Психически здоровый народ.

Да, народ — кто ж еще?.. И не фиг взгляды отводить — знаю я, про что вы думаете. И всю дорогу думать будете, пока не вылезете: сколько заплатить? Столько — маловато, больше — жалковато. И когда возьму я деньги, сколько дадите, не сказав ничего, тут же подумаете: эх, переплатили!.. Можно было бы и меньше, а то и вовсе за так проскочить, он припыленный какой–то. А вдоль дороги голосуя, согласны были на все, и больше готовы были, куда больше заплатить, только бы подобрал, подвез…