Алексей Притуляк - Узник №8

— Как гладко вы говорите! — воскликнул пожарный. — Я так не умею, я человек простой, без затей. Да и работа у меня дымная, на ней особо не поговоришь, а заговоришь, так неровен час дыма наглотаешься, тут тебе и каюк. У нас ребята как узнали, что я сегодня с таким знаменитым узником встречусь, так давай мне…

Не дослушав, узник поднял оружие, быстро прицелился и нажал на спуск. Раздался выстрел. Пожарный, не издав больше ни звука, повалился замертво.

Узник, обомлев, уронил револьвер, растерянно уставился на красное пятно, быстро растущее на груди безжизненного тела.

— Хороший выстрел, — кивнул надзиратель. — Прямо в сердце. Даже я бы так не сумел.

— Но как же так?! — вскричал узник. — Ведь револьвер был не заряжен…

— Кто вам сказал? — поднял брови начальник тюрьмы. — Как бы вы тогда смогли исполнить взятое на себя обязательство? Конечно он был заряжен.

— Но… Но почему же…

Он вдруг наклонился, поднял револьвер, прижал дуло к виску и нажал на спуск.

— Осечка! — произнёс надзиратель с шутливой досадой и поцокал языком.

Узник нажал ещё раз.

— Осечка! — в том же тоне сказал начальник тюрьмы и рассмеялся.

Узник сделал ещё одну попытку.

— Осечка! — кивнул надзиратель. — Да полноте вам, господин узник, в барабане больше нет патронов.

— Но почему? Как?

— Да вот так, — довольно улыбнулся начальник тюрьмы. — Два пустых гнезда, патрон, и снова пустые гнёзда. Я же знаю таких, как вы, узников, как облупленных. Вот я и подумал: ну не захочет он палить в пожарного почём зря, без всякой идеи — он уж скорей сам застрелиться захочет. Если один раз револьвер не выстрелит, это ничего, это как бы осечка, и он, думаю, обязательно попробует ещё раз. А вот уж когда револьвер и во второй раз не выстрелит, тут уж он решит, что это просто испытание для него, что оружие не заряжено, что всё как в плохом кино, а пожарный будет наказан не смертью, а пониманием собственной гнусности. Тут он, думаю, ударится в философию, в игру ума-с, и обязательно выведет какую-нибудь теорию, ещё и благодарить меня станет за испытание. И вот, когда снизойдёт на него озарение, тогда уж третьим разом он выстрелит в пожарного, не сомневаясь, что никакого выстрела на самом деле не будет. А после, как убьёт, снова захочет застрелиться от понимания собственной мерзости и от мук совести. Вот, собственно… Ну, и как в воду глядел. Знаю я вашего брата узника, как самого себя, говорю же вам.

Зашуршал песок времени, заскрипели камни бытия, проползли змеи прошлого — явился ангел. Он стоял у стены в необычной для него, какой-то надломленной, позе, держась за стену рукой. Когда же оторвался от стены, то по его шаткой походке, по плавающему взгляду и глуповатой улыбке на лице в нём безошибочно можно было признать пьяного. Вдобавок ко всему, нетрезвым голосом он продолжил мурлыкать напев, начатый, должно быть, ещё в застенных пространствах: «… хэппи бёздэй, диар энджел, хэппи бёздэй ту ю-у-у…»

Кое-как приблизившись к лежащему истекающему кровью телу, он остановился над ним и, покачиваясь, долго разглядывал — минуту или больше, не в силах, кажется, собраться и сфокусировать взгляд. Потом, чему-то невнятно улыбнувшись и икнув, он присел и схватил труп за ноги. Сопровождаемый взглядами узника и надзирателя, поволок тело к стене, из которой всегда являлся. Пьяно и невразумительно болтались за его спиной крылья. Заметив удивлённый взгляд узника, он остановился, покачиваясь и нетвёрдо произнёс:

— М-м?.. А-а-а… Э-эт-то у меня с-се… ссегодня дня… рожде-дня… угу.

— Сердечно поздравляю, — сказал узник. — Всех благ.

— Угу, — кивнул ангел.

— Примите и мои поздравления, господин ангел, — добавил начальник тюрьмы. — Многая лета!

— Спсиб-а, — мотнул головой ангел.

Исчезнуть в стене ангелу удалось не сразу. Узник и надзиратель с молчаливым любопытством наблюдали за тем, как он дважды растворялся в кирпичной кладке и возвращался назад, потому что с проходом через стену что-то не ладилось — то мешало крыло, то спадала с ноги сандалия. Потом, наконец, у него получилось, и зрители, оцепенев, смотрели на то, как он рывками пробует протащить в стену пожарного, и слушали стук каски, сопровождавшей каждый рывок, в конце которого мёртвый пожарник бился головой о стену, но погружаться в неё не желал. Наконец, после очередного рывка, тело погрузилось в стену до половины — до самого ремня с начищенной бляхой. Ещё рывок — и снаружи остались только ноги в сапогах. На этом месте дело у ангела опять перестало ладиться, так что начальник тюрьмы велел узнику подойти и помочь. Узник приблизился, упёрся в подошвы сапог пожарника и толкал их при каждом рывке, который делал ангел с той стороны. Наконец, с пятой или шестой попытки им удалось протолкнуть тело в стену. С шорохом и скрипом стена сомкнулась за пожарным; его не стало. Только теперь узник в полной мере осознал, что убил человека — убил насмерть, окончательно и бесповоротно, что пожарного больше никогда не будет на свете, и возможно, пожаров станет больше, больше станет жертв, погибших в огне — быть может, в том числе и детей. «Вот так малейшее наше действие или даже бездействие влияет на мироздание, привнося хаос в естественный ход событий», — думал он. — «Узник в своей камере невзначай убивает муху — казалось бы, самое бесполезное в этом свете создание, и даже вредное, — а где-то в то же мгновение рушится мост, по которому проходит скорый поезд».