Алексей Притуляк - Узник №8

— Да, — осёкся узник, — да.

Но запах, который источали кожа и волосы дочери надзирателя уже коснулся его ноздрей — давно не пробованый, почти уже забытый запах женщины. Руки его невольно охватили девичью талию чуть крепче, он привлёк дочь надзирателя к себе, ощущая на своей груди упругость её маленьких грудей, притаившихся под заношенной кофтой. В душе его тут же поднялась буря чувств, пелена диких и ещё более одичавших за время заключения инстинктов застлала разум, лишая и воли и сомнений.

Он припал губами к шее дочери надзирателя, под завитком волос, что притаился за моментально раскрасневшимся ухом, заблудился поцелуями в её волосах, скользнул дыханием по её щеке в поисках губ.

На его страстный поцелуй она не ответила и как будто даже хотела с руганью оттолкнуть его, но в следующий момент — когда рука узника повелевающе легла на её бюст — сдалась, обмякла, и язык её тут же скользнул навстречу языку насильника.

Застонав от боли во всём теле — результат каждодневных избиений, — узник поднял дочь надзирателя на руки и, пошатываясь и рискуя рухнуть вместе с драгоценным девичьим телом, перенёс на топчан.

Одна рука его тут же принялась расстёгивать её кофточку, другая скользнула по теплой ляжке к лону девушки, которая покорно развела ноги и уже сама, со страстью, впилась в губы узника.

— О господи! — простонал узник, ощутив под пальцами мягкое и податливое тепло её плоти там, под застиранной до шершавости, но такой манящей тканью трусов.

— Мамочка! — вторила она ему, выгибаясь под тяжестью его тела, когда он навалился сверху и впился поцелуем в её грудь.

Его мутный бессмысленный взгляд ударился о низкий и грязный потолок камеры. Всё тело было сковано болью, не оставалось на нём, кажется, ни одного места, которое не ныло бы, не ломило и не разрывалось пульсирующими толчками страдания. Смутно припомнилось последнее избиение: как всегда добродушное лицо надзирателя, на котором в противоречие выражению горели дикой яростью глаза, его крики, тяжёлые удары дубинки; обнажённая дочь надзирателя, сжавшаяся в углу и прикрывавшая одной рукой груди, а другой — путаницу рыжеватых волос под животом; поблёскивающая в тусклом свете жизнетворная влага, тонкой полоской опускавшаяся от лона по молочно-белой ляжке; явившаяся на крики жена надзирателя мечется между мужем и дочерью, в попытках то успокоить одного, то утешить другую.

Опустив в следующую минуту взгляд, узник увидел знакомый профиль рядом. Ангел сидел на топчане и читал книгу.

— Я что, жив? — прошептал узник. — Неужели я всё ещё жив?

Ангел бросил на узника быстрый равнодушный взгляд и вернулся к чтению.

— Так меня ещё никогда не били, — простонал узник. — Что сейчас? День? Ночь?.. А я уже убил пожарного?.. Идёт ли на улице дождь?

Ни на один из вопросов не последовало ответа — ангел читал.

— Ангел, — не унимался узник, — я умер или нет, скажи.

— Это было бы слишком просто, — отозвался ангел, не отрывая взгляда от страницы.

— О боже, боже! Значит, я всё ещё жив.

— Хочешь ты этого или нет. Впрочем, я не знаю, что ты понимаешь под словом «жив».

— И пожарник жив?

— Если не мёртв, то — наверняка.

— Теперь она как пить дать забеременеет, — мысли узника метались от одного к другому — слишком, кажется, живые и подвижные в отличие от тела.

Ангел отбросил книгу, посмотрел на узника. Во взгляде его читалась скорбь.

— Как минимум девочкой, — произнёс он.

— Я всегда хотел девочку.

— Но девочка никогда не хотела тебя?

— Не помню, давно это было.

— Всего-то половину пожизненного назад.

— Половину? О боже, боже! Мне что же, сидеть ещё половину жизни? Как невозможно длинна жизнь!

— Ты убежишь? — поинтересовался ангел. — Я бы на твоём месте не очень верил этому мальчишке.

— Не знаю, — слабо помотал головой узник. — Я ничего не знаю. И бежать — некуда.

— Бежать всегда некуда, — пожал плечами ангел, отчего крылья у него за спиной заколыхались. — Но люди всё равно бегут.

— Наверное, у них есть цель.

— Во всяком случае, они думают, что она у них есть.

— Бегут и даже не знают, идёт ли на улице дождь, — с грустью молвил узник.

— Они даже не знают, есть ли улица, — усмехнулся ангел.

— Возможно ли такое?

— Возможно всё. Кроме невозможного.

— Что же они знают?

— Как причинять боль. Это они знают хорошо.

— Они делали тебе больно, да?

— Я им благодарен. Они научили меня не чувствовать.