Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

Холстину разостлали на полу, стали складывать ценное. Старший, Давид, помогал взрослым. Каждая вещь тут была исполнена особого, одним лишь хозяевам понятного смысла и содержания, и оттого хотелось подольше задержать ее в руках, потрогать, ощупать, ощутить. Эти предметы никогда еще не оказывались в одной куче; подобно аристократическим господам, они обычно пребывали в своих собственных родовых поместьях: часы на стене, серебро и фарфор – в буфете, пасхальные тарелки – на чердаке, белье – в ящиках комода. Их беспокоили лишь по особому поводу – в субботу, в праздник, ради дорогих гостей. Им всегда выделяли самое почетное, самое видное место: в центре стола, в центре внимания, и уже хотя бы поэтому казалось решительно невозможным смешать их друг с другом, скопом свалить на пол, в одну непонятную бесформенную груду.

И в то же время, собранные вместе, они представляли собой не что иное, как жизнь людей, которым они принадлежали, людей, которые принадлежали им. Нет, не ткани, не тарелки, не серебряную посуду увязывали Золман и Рейна в узел и складывали в сундук, а свою общую память. Свое редкое семейное благоденствие, тихую радость субботних вечеров, счастье своей зрелой, крепкой еще любви, сладость материнства, гордость отцовства, чудную музыку детских голосов. Казалось, вся прожитая жизнь лежит перед ними на полу горницы – на удивление невеликая, уместившаяся всего лишь в один большой узел и в дощатый сундучок с посудой и серебром. Золман приподнял узел, пробуя его на вес.

– Не так уж много мы с тобой и нажили…

Перевязать, что ли, чтоб не развалился?

Вернувшись с кожаными ремнями, он обнаружил, что Рейна плачет. Шестилетняя Фейга и маленький Борух, доселе молча наблюдавшие за действиями взрослых, теперь стояли возле узла, держа в руках каждый свое персональное сокровище: коробку с цветными карандашами и тряпичного медведя. Золман сглотнул подкативший к горлу комок.

Петро Билан приехал поздним вечером, когда дети уже спали. Погрузил в подводу сундук и узлы, прикрыл рогожей от чужих любопытных глаз, спросил, окидывая двор придирчивым взглядом:

– А инструменты что, оставил? Горшки-миски, одежду…

Золман махнул рукой:

– Да кто на них позарится, на горшки на эти? Ты вот что, Петро: эти узлы береги пуще всего. Не мои они, а рейниных родителей, из Хотина. Не дай Бог, что-нибудь пропадет или сломается – сам знаешь, с тещей шутки плохи.

– Что есть, то есть, – рассмеялся Петро. – С тещей не забалуешь. А насчет горшков ты не прав. На такие добрые горшки много охотников найдется. А уж на инструмент тем более. Пилы у тебя знатные, и долота, и бур…

– Езжай, езжай, Петро, – перебил его Золман. – Спасибо тебе и на этом. Век твоего добра не забуду. Главное, Рейну с детьми спрячь, когда время придет.

– Что ж, хозяин – барин…

Билан снова обвел глазами двор, помолчал, словно хотел еще что-то сказать, но затем передумал и полез на подводу. Золман запер за ним ворота и вернулся в дом. Рейна сидела на лавке, бессильно опустив руки.

– Нет времени, – сказала она, переводя взгляд на стену, туда, где еще утром висели часы. – Кончилось наше время, Золман. То ли убежало, то ли вовсе остановилось.

– Ерунда, – сердито ответил муж. – Пойдем спать. Утро вечера мудренее.

– Ты видел, как он тут… глазами по стенам шарил… – тихо проговорила Рейна.

– Кто шарил?

– Кто-кто… Петро твой, вот кто. По мне так лучше бы Войка.

– Ага, Войка, – саркастически отозвался Золман.

– Войка-то, чай, глазами не по стенам шарит, а по тебе. Думаешь, я не вижу?

– Да хоть бы и так! – вспыхнула Рейна. – Хоть бы и по мне. Но ему я верю. А Билан этот твой…

– Хватит! – Золман саданул кулаком по столу. – Что сделано, то сделано. Петру я верю, как самому себе. Мы с ним вместе не пуд соли съели, а целый вагон. Хватит!

– Не кричи на меня…

Рейна опустила голову, плечи ее вздрагивали.

Муж присел рядом, обнял, прижал к себе.

– Не плачь, Рейнушка, не плачь, королева моя.

Все будет хорошо, вот увидишь. Кто только через эти места не ходил – вот и немцы пройдут. Пройдут и кончатся. Как мудрецы говорят: если накатывает большая волна, пригни голову и подожди, пока схлынет. Вот и мы подождем…

Ждать пришлось недолго. Уже на следующее утро прибежал соседский паренек, давидкин приятель: немецких мотоциклистов видели на черновицком шоссе, в направлении Хотина. Золман сразу же велел Рейне собираться: пришло время воспользоваться приглашением Петра Билана. Обычно спокойная и основательная, на сей раз она почему-то всполошилась, стала бестолково метаться, то вытаскивая из комода, то отбрасывая в сторону нужные и ненужные вещи, хватаясь одновременно и за корзинку с едой, и за детские одежки, обувки, игрушки. Золман прикинул, стоит ли брать с собой винтовку, которую он заблаговременно вынул из тайника, и решил не брать, чтобы не подвергать семью излишней опасности. Вот проводит жену и детей до билановской хаты и тогда уже вернется защищать свой собственный дом от предполагаемых погромщиков.