Алекс Тарн: История одного перевода

Вы не подумайте, я не то чтобы литературовед какой или еще что. Но уж больно история невероятная. Ясное дело — никто не поверит. Я и сам себе не верю — вон, руки по локоть синие от щипков. Борхес — тот бы поверил… жаль — не дожил старик.

Давайте, я сразу перейду к сути, ладно? Был бы литературоведом — обязательно походил бы вокруг да около, попыхтел бы на разные общеобразовательные темы. Но я ведь — нет. Я ведь — простой парень, техник по счетным машинам, хоть и лысый, и еврей, но хороший. Так сказал о нас, компьютерщиках, поэт Александр Галич. Вот видите — двух абзацев не написал, а уже столько выпендрежу — тут вам и Борхес, тут вам и Галич… прямо литературовед, право слово. А все отчего? Страшно приступать — вот отчего.

Нет, вас-то я не боюсь. Чего вас бояться — свой брат-дебил… Темноты боюсь. Мне, знаете, так актер один знакомый описывал про страх сцены. Я, говорит, как на сцену выхожу — боюсь ужасно. Темноты, говорит, этой боюсь — там, сразу за рампой; провала этого жуткого. В нем, говорит, весь страх и ужас. Слава Богу, глаза понемногу привыкают, и тут уже начинаешь различать зал, а в зале — стулья, а на стульях — свой брат-дебил… Ага, все путем, свои все люди, а вовсе не какая-то дурная и темная бесконечность.

Вот и я так. Как ни крути, а есть в этой истории что-то… даже слова не подберу… что-то провальное, как в той темноте за рампой. И вот пялюсь я в эту темноту, в точности, как приятель мой актер, и силюсь разглядеть зал, и стулья, и вас, дебилов… и нету, нету, нету! Лишь в глазах черно, и сквознячок поддувает.

Короче. Как-то раз я гулял по Интернету и наткнулся на некую статейку. Статейка была неплохая, да что там… — замечательная была статья на совершенно злободневную тему, причем на английском языке. Английский язык характеризуется удивительной точностью; его не так-то легко распустить, не то что русский. Русский язык распускается с легкостью необыкновенной. Оттого-то писать все норовят по-русски, а читать — по-английски.

Автор статьи — американский еврей — русского то ли не знал, то ли подзабыл, в общем, вынужден был писать по-английски, что существенно облегчало задачу читателя, то есть — мою. И я — благодарный читатель — время от времени справляясь в словаре, благополучно и с удовольствием добрался до конца. А в конце стояло оно, это стихотворение. Стихотворение Киплинга.

Стихотворение поразило меня в самое сердце. Конечно, статья служила прекрасной подготовкой к тому. Безымянный автор писал об исламской угрозе, о диком шахидском прибое, заливающем наши набережные, о непостижимом и угрожающем культе насилия, о ржущих и режущих всадниках смерти на наших улицах, о поясах самоубийц — поясах верности ихнему подлому богу, о кривом, как ятаган, полумесяце у нашего горла.

Он писал о том, что хватит бздеть… нет, он не мог написать так — ведь он писал по-английски… но смысл был именно таков — хватит бздеть, давайте, вломим им, гадам, по первое число. Давайте, засадим им по самый черепок, так, чтобы извилистые коранские суры брызнули из их заросших грязью ушей. Он хотел войны, он звал ее во все свое неширокое англоязычное горло. «Война! — кричал он. — Война! Даешь войну!»

«Доколе?! — вопрошал он. — Доколе?!» И я соглашался с ним вполне, ибо возразить было нечего. Кулаки мои сжимались. Так, со сжатыми кулаками и со словарем я добрался до конца и увидел стих Киплинга. Это был апофеоз. Я прочитал его трижды, прежде чем перевести дух. Затем я перевел дух и понял, что мне нужно перевести еще и стихотворение. Потому что стихи в моем извращенном ухе звучат только по-русски. Вы можете считать это уродством — пусть. Вот такой я урод уродился.

В общем, как-то с разгона, как-то даже нечувствительно… да… в общем… да что там — перевел я его, этот стих, да, перевел, что поделаешь — сделанного не воротишь, бейте меня, режьте меня на части… перевел. Вот он, читайте, кто хочет. А кто не хочет, читайте только последнюю строчку, ибо в ней вся загвоздка.