Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Это… это и есть истребители танков? — Я мотнул головой в их сторону. Кто-то из девушек хихикнул. Старшина нахмурился.

— Так точно, товарищ старший лейтенант! Тридцать собачек — истребителей танков.

Недоумевающий, ошарашенный, я прошел вдоль строя. На левом фланге стояла рыжая пигалица в ватнике с огромной кавказской овчаркой у ноги. Кавказец позевывал, как Добер в минуты сильного волнения.

— Вольно! — скомандовал я. — Товарищ старшина, найдите сержанта Волкова, он покажет, где можно разместить солдат и… этих… истребителей танков. Свободного места у нас в укрытиях много… — «К сожалению», — добавил я мысленно, вспомнив немногочисленность своего батальона.

Вернувшись в землянку, я распечатал Людино письмо.

«Товарищ лейтенант Борис, — писала она, — шлют вам боевой привет одна девушка и две собаки. Ваш дом цел, а соседний немец разбомбил. Прорвался одиночный самолет, его вели, вели, а истребители наши все были заняты на других участках. А когда он попал в нашу зону, мы с Добером напустили на него зенитчиков. Бомбы он сбросил вдоль шоссе. Одна взорвалась прямо у соседей. Маленькая, килограммов пятьдесят, а то бы и нам досталось… Как ваша рана, товарищ лейтенант Борис? Если еще гноится, то чаще меняйте перевязки. У вас же есть санинструктор, пусть и не личный.

Нас скоро отсюда переведут, и тогда будет в вашем доме медсанбат. Я просилась в медсанбат, но капитан Воронин объявил мне выговор — сразу же после благодарности за тот самолет…»

Я читал письмо, а в дальнем углу блиндажа замполит вполголоса разговаривал с «собачьим» старшиной. До меня доносились некоторые фразы:

— И кормят прямо там?

— Так точно, под танком. Вот и привыкает. Для нее, для собачки, танк как дом родной.

— И не боятся они? Ведь грохот, а?

— Боятся, все как одна боятся. Но воля человека — закон для собачки. Пищит, а лезет под немецко-фашистский танк. Сама погибает, а советского бойца выручает… Храбрецы они, одним словом.

Я вмешался:

— И много под вашим руководством таких храбрецов перебывало?

— Собачек-то? — Старшина, припоминая, закатил глаза. — Да третья сотня с этими.

— И что? Все…. погибли? — Я потихоньку закипал.

— Все. Геройски, — старшина печально поджал губы. Это окончательно вывело меня из равновесия. Тихим и внезапно осипшим голосом я спросил его:

— А сам-то цел?

— Обходила пуля, товарищ старший лейтенант.

Я не мог смотреть ему в глаза, уткнулся взглядом в грудь, в медали «За боевую доблесть» и «За боевые заслуги».

Старшина понял, о чем я думаю. Он провел рукой по наградам и тихо вымолвил:

— Это не за собачек… Разрешите идти?

Тяжело ступая, он поднялся по земляным ступенькам из блиндажа. А замполит подскочил ко мне:

— Собак пожалел, Борис? А майора Бондаренко не пожалел? А разведчика Овсянникова не пожалел? Их одним снарядом накрыло. Из танковой пушки, между прочим… Сердце, видишь ли, у тебя мягкое. Животным соболезнует…

— Постой, постой… — Я, растерявшись, стал оправдываться. — Понимаешь, у меня у самого собаки, вот я и представил, что их под танки посылаю, а сам в этот момент сижу в укрытии…

— Ну и что? Ты со своими собачками что хочешь, то и делай в мирное время. А сейчас война…

«Чего это все о войне мне напоминают? — зло подумал я. — А я что — не воюю? Как-никак с двадцать пятого июля на фронте. Ранен…»

— Слушай, Сергей, — сказал я замполиту, — давай обходиться без демагогии. Ни к чему демагогия, потому что я никогда не пойму одного: как это можно с бессловесными животными вот так поступать? Они даже пожаловаться не могут…

— Бессловесные?.. — Он подошел ко мне. — Ты знаешь, что я в горах воевал? А какой из меня горный стрелок? Я ведь горы раньше только на картинках видел, в степи вырос. Ну вот… — Замполит положил руку на мое плечо. — Дали команду: окружить немцев на перевале. А для этого надо по скалам пройти. Да таким маршрутом, что одним альпинистам он под силу, хорошо снаряженным альпинистам… А у нас ни альпинистов, ни снаряжения. И мороз градусов двадцать пять, и посты фашистские везде понатыканы… Операция проводилась ночью, и командир отдал приказ: «Кто сорвется в пропасть — не кричать!» Несколько человек сорвалось — и не кричали. — Он отвернулся. — Молча погибали… Как… бессловесные…

Замполиту сны виделись редко, а меня в ту пору они прямо одолевали. После Константиновки почти каждую ночь снились собаки, только не наши, не Добер и Жучка, а эти — и с т р е б и т е л и. Они ползли под танки, ползли настойчиво, упрямо, пар от их затрудненного дыхания густо клубился в морозном воздухе, но они ползли, точно притягиваемые магнитом невообразимой силы. И гремели взрывы… Некоторые из собачек не доползали. Они свертывались клубком на снегу или опрокидывались на спину, замирали, задрав и раскинув лапы, высунув языки, будто сморились в солнечный летний день.