Михаил Каминский - Переполненная чаша

Как кличут собак, никто из девчат, конечно, не знал, и получил Добер новое имя — ВНОС, а Жучку так и звали — Жучкой. Прямое, так сказать, попадание. Дежурили девчата по два часа, и собаки к ним приноровились. Одну смену ВНОС, Добер то есть, у трубы сидит, другую — Жучка. И приучились они, как увидят самолет, лаять. Наш самолет летит или немецкий, им, естественно, не понять: гавкают и все. Однако девчата не сердились. Они даже свою наблюдательную платформу поставили рядом с трубой, и получилось, что два поста на нашем доме — человечий и собачий…

Я приехал в Москву в январе. Выдалась оттепель, трамвай звенел, как в мирные дни. Пока ехал до Остаповского шоссе, пересаживаясь с одного маршрута на другой, все думал: как там? Мама просила сразу написать о Москве, о нашем доме и о собаках тоже. Я предполагал, что собаки погибли от голода, и заранее решил не писать маме правду. Но оказалось, что Добер и Жучка признали себя мобилизованными и находятся в полном здравии, как и положено солдатам.

Обоняние и слух у собак замечательные, но видят они плохо. Однако, как только я свернул с шоссе в наш переулок, Жучка кубарем выкатилась из ворот, бросилась ко мне, подпрыгнула и, больно ткнувшись мордой в мой нос, задыхаясь от восторга, улеглась, постанывая, на снег. Добер стоял на крыше и, наверное, размышлял, почему так необычно ведет себя его подруга. Потом он, может быть, все-таки разглядел меня, а возможно, ветер переменился, и учуял Добер мой запах: он вдруг не залаял — затявкал по-щенячьи и тонко заскулил. Я ждал, что сейчас он бросится с крыши, оближет, как Жучка, и приготовится устоять под его напором. Но Добер все скулил — громко, отчаянно, переступал с лапы на лапу и оглядывался на младшего сержанта, у которого из-под ушанки выбивались кудри.

— Ваш дом? — спросил меня часовой, пожилой солдат с медалью «За отвагу», и пропустил безо всякого. — Сразу видно, товарищ лейтенант, что вы собачкам хозяином приходитесь. Строго себя держат, не подступись. Своих — нас то есть — и то, как старшина после увольнительной, обнюхивают.

Я слушал его и с удивлением глядел на Добера. Что ж такое? Почему он медлит? А он все скулил и скулил, все сильнее стучал лапами по железу крыши и все чаще оглядывался на младшего сержанта. Но младший сержант вроде бы и не замечал мучений собаки, всматривался через стереотрубу в горизонт.

Я вошел в дом. Во всех комнатах плотно, одна к другой, стояли аккуратно застеленные солдатские койки. Женская рука ощущалась во всем: фаянсовый умывальник на кухне сиял, полы блестели, дорожки в коридоре тянулись как по линеечке. Девчата пригласили меня пообедать. Почти весь паек я отдал маме, поэтому здорово проголодался, стал быстро есть густой гороховый суп. И вдруг услышал: звякает и скребет по котелку только моя ложка. Поднял голову. Девчата с удивлением смотрели на меня.

— В чем дело? Что-нибудь не так?.. — Я, наверное, сильно покраснел, потому что девчата заулыбались.

— Вы про ВНОСа забыли! — чуть не хором закричали они.

— Какой ВНОС?

— Ну та собачка, которая сейчас на дежурстве, а вторую — Жучку, она свободная, — мы уже покормили, — сказала одна из девушек. И скомандовала: — Режь и лей!

И каждая отрезала по кусочку хлеба от своей и без того невеликой порции и плеснула по паре ложек в отдельно стоявшую плошку.

Теперь я все понял.

— Во-первых, его зовут Добер. А во-вторых, мы варили им отдельно… — Растерявшись, ничего более умного я сказать не мог.

— Война, — коротко ответила та, что подала команду. — Война, товарищ лейтенант… А вот ваше замечание насчет клички мы учтем…

Минут через сорок слезла с крыши младший сержант с кудряшками.

— Люда, — протянула она мне руку.

В этот момент за дверью раздался оглушающий, требовательный лай, и вместо того, чтобы поздороваться с младшим сержантом, я кинулся к порогу. Своей огромной головой Добер ударил меня в плечо, и я медленно опустился на пол, почти теряя сознание от боли.

Люда сняла ушанку, густые ее волосы щекотали мое лицо, когда она меняла повязку. А я сидел на диване и блаженно улыбался: Добер мел хвостом половик в двух шагах от меня; в чисто вымытое окно светило солнце; война, по моим расчетам, должна была вновь начаться для меня только послезавтра. И вообще, мир был прекрасен и удивителен.

— Люда, — пробормотал я, — я бы взял вас своим личным саниструктором.

— Оклемался, слава богу. — Она застегнула мою гимнастерку и выпрямилась, убрав прядь волос со лба. — Оклемался и сразу за шутки.