Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Город ей понравился, подавали в нем Христа ради хорошо и она, пока не заболела тифом, не голодала. Чекисты забрали ее из какого-то подвала вместе с другими малолетками. Как и когда, она сказать не может, потому что была в бессознательном состоянии. В медицинском анамнезе было отмечено, что девочка покрыта коростой, вшами и очень запущена. Судя по осмотру, она перенесла оба тифа – и сыпной, и возвратный. Из-за вшей было решено остричь ее наголо, такой она и осталась на фотокарточке. Но самое печальное было не это, а то, что при прослушивании легких в правом из них был обнаружен туберкулезный очаг. Посев мокроты диагноз подтвердил.

Вот и всё, что я тогда нашел в деле Нади Самсоновой, – рассказывал отец, – потому что через полгода, набрав вес и немного окрепнув, она из коммуны сбежала. Директор опросил и педагогов, и нянечек, но больше о ней никто ничего не слышал”.

В Симферополе, разыскивая Лидию, Жестовский на вокзале нос к носу столкнулся со своим соучеником по Саратовской семинарии, неким Аналоевым – теперь членом тройки ревтрибунала Черноморского флота. Отец писал, что потом две недели, что он искал Лидию, Аналоев деятельно ему помогал. Пытаясь найти хоть какие-нибудь зацепки, они несколько раз встречались в его служебной квартире в Севастополе.

Разговаривали допоздна, так что Жестовский оставался ночевать. Перебрав всех, кто хоть что-то мог знать, садились за стол. В гостиной у Аналоева стояла пятидесятиведерная бочка вина из Ливадийских подвалов, пили, как и положено, из бокалов богемского хрусталя. Впрочем, с едой было негусто. Говорили, понятно, не только о Лидии, рано или поздно сворачивали на двадцать первый год и на то, что тогда здесь творилось.

Жестовский между наездами в Севастополь челночил по полуострову. Судьба сводила его с разными людьми, бывало, что среди прочего показывали ему и могильники. В каждом десятки, а то и сотни трупов. В общем, Жестовский знал, что к чему, и всё равно особых споров между ними не было. Вспоминали профессора Плахова – в семинарии он читал курс Божественной истории. Плахов тогда объяснял, что каждым десятым при горе Синай, кого, пройдя от одного конца стана к другому, убили левиты, Господь поставил не случайных сыновей Иакова. Мог поставить и случайных – виновны были все, все ликуя отплясывали вокруг золотого истукана, все приносили ему жертвы, – но он поставил лишь совращавших народ, ввергших его в грех.

“Когда как овца со стадом, прешь за вожаком, – говорил Плахов, – тебя еще можно простить; другое дело, если ты заводила. Господь и нам пособил, – говорил Аналоев. – Каждую шельму собственной рукой пометил, не ошибешься. Кого они к праотцам отправляли – казачье, проклятых белопогонников и буржуев. Этих Всевышний и вправду лишил разума – буржуи ведь и не думали убегать как оглашенные, до последнего корячились вокруг золотого тельца”.

Жестовский был согласен с хозяином и в другом, тоже считал, что в новый избранный народ Господь избрал себе пролетариат. “Ты не думай, – уточнил Аналоев, – очистить Иакова было простой работой, кто шел по первой категории – как на ладони”.

Жестовский и с тем не спорил, что да, пролетариат встал, поднялся и вышел из Египта, но, каков он есть, ему до Земли обетованной не дойти. Или вернется назад, или так и будет плутать по пустыне. Чтобы привести пролетариат в коммунизм, его прямо на марше по этой, не к ночи помянутой первой категории необходимо чистить и чистить. Грех в самом его нутре – в головах, брюхе, в жилах и костях. Хуже того, вроде бы ты заразу везде, где надо, срезал, оставил одну чистую плоть, прошло несколько лет – глянь, опять гниет. А всё оттого, что и в пролетариате грех как бы самозарождается. Значит, скальпель придется брать в руки не разово, а прямо до ворот коммунизма.

Аналоев бросил семинарию на четвертом курсе, недоучившись лишь полтора года, пошел на фронт вольноопределяющимся. Но ничего путного не выслужил, офицером не стал, хотя воевал храбро. Жестовский слышал, но спрашивать не решился – что по каким-то делам он попал под арест, ждал трибунала и, уже сидя в гарнизонной тюрьме, сошелся с большевиками. Освободила Аналоева революция. И вот сейчас он сам заседал в Севастопольском ревтрибунале, кого хочешь мог поставить к стенке, а мог и пожалеть, сказать: ты мне без надобности, иди, мил человек, на все четыре стороны. Но не только из-за этого Жестовский держался с Аналоевым настороженно; он видел, что Аналоев чересчур много пьет – напьется, нанюхается всякой дряни, что ему тогда взбредет в голову, одному Богу известно.