Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Тамарка быстро разъединила руки и уже стояла в сторонке, улыбалась.

— Ты что, ты что, Колечка! Ты еще маленький!

Он кое-как открыл знакомый с детских лет замок и выскочил на улицу. Во дворе, под крыльцом, жила собака. Это была гладкая молодая сука, чистоплотная и своенравная. Она часто сидела в задумчивости на задних лапах и временами ворчала, недовольная ходом своих собачьих мыслей. К ней приходил косолапый и бестолковый кобель Мишка, и только с ним она была истинно весела. Звали собаку Белкой за манишку на шее, а вообще-то она была рыжая. Второй год под крыльцом рождались щенята, очень похожие на Мишку. Куда они пропадали, неизвестно. Но это, видимо, мало заботило обоих.

Белка подошла к Коле, и он принялся лихорадочно гладить ее. Она заворчала и ушла — ей не нравилось, когда гладят против шерсти.

Был полдень, и было душно. На пустыре внутри квартала ветер то там, то здесь закручивал небольшие смерчи — «столбняки», вертевшиеся как испорченные тупые сверла. В одном из окон надсадно гремел динамик, транслировавший разговор радиохулиганов.

«Алле, алле, — лениво тянулся девчоночий голос, — в эфире работает радиостанция «Нежность», работает радиостанция «Нежность», работает радиостанция «Нежность». «Клен», «Клен», вечерком прошвырнемся по холодку? Как ты на это смотришь? Прием, прием…»

Потом что-то бормотал «Клен» — что именно, трудно было разобрать, ясно было только то, что он пытается говорить с претензией на благородство. Потом захрипел магнитофон: «Ах, Мурка, Мурка, ты мой котеночек. Ах, Мурка, мур-мурмуреночек…»

Коля затащил велосипед в подъезд и отправился спать. В комнате тоже была духота, но не такая, как на улице — она не перехватывала дыхание, хотя каждый вдох и выдох отдавался тоненькими звоночками в ушах. Им вторил скрип железной кровати. Постепенно в голове образовалось нечто большое и неповоротливое, это нечто становилось все больше и больше, пока не обволокло всего Колю и не повлекло его, грузного, свинцового, вниз, вниз, вниз. Он падал, цепляясь за все, что попадалось под руки, но не мог ухватиться ни за что; он ждал, когда же кончится падение, но ему не было конца. Визгливо стонала кровать, Коля слышал это, но не мог остановить ни падения своего, ни противного визга.

Далеко вверху, над краем пропасти, что ли, показалось лицо матери, большое, изрезанное морщинами лицо.

«Мать! — крикнул Коля. — Помоги мне!»

«Э-эх! — укоряюще сказала мать. — Бессовестный ты человек. Говорила же: не лезь, куда не просят. А ты? Только я за порог… — Ее лицо сделалось плаксивым. — Нисколько не жалеешь свою мать. Я для него все, а он… — Слезы исчезли с лица, и она уже обращалась к кому-то невидимому: — И то сказать, на сутки из дому ухожу, а он, понятное дело, — пацан! Чего хочет, то и делает. Ладно хоть шпаной не стал. И то спасибо! — Она вновь глянула вниз, на Колю. — Спасибо тебе, говорю. Слышишь? Всю душеньку мне искромсал на мелкие кусочки. Сдохну ведь скоро — жалеть будешь!..»

«Ма-а-ать, — кричал Коля истошно. — Чего же ты стоишь, сделай что-нибудь! Плохо мне, плохо…»

Он очнулся, не сразу сообразив, где он находится. И когда понял — где, обрадовался, что все так неожиданно хорошо кончилось. Полежал, поджидая, когда ослабеет напряжение после сна, и, встрепанный, сонный еще, вышел во двор, стал нехотя налаживать велосипед.

Солнце приближалось к горизонту, а с противоположной стороны, над крышами домов, повисла обложная туча, резко отделенная от всего неба белопенной каймой. Казалось, туча стояла на месте, не двигалась — так тяжело было ей, темно-лиловой, грузной, переползти через топорщившиеся телеантеннами крыши. Но все-таки кто-то невидимый неумолимой рукой тихонечко подталкивал ее вперед, и она ползла, словно не замечая встречного, от солнца, ветра.

Виляющей походкой подошел Тамаркин муж, Борька.

— Здорово, пацан! — сказал он, кося белесыми глазами под крыльцо. Он побаивался Белки, которая его недолюбливала.

— Здоров, — не отвлекаясь, сказал Коля. Вылезла Белка и зарычала на Борьку.

— Ну ты, животное! — фальцетом сказал он. Белка решила не связываться, ушла в палисадник.

— Кстати, о животе, — заговорил Борька. — На работе вчера рассказали. Короче, у одних счастливых родителей родился ребенок, пацан, значит. Ну, так все в норме — здоровенький, веселенький, только вместо пупка гайка на девятнадцать…

— На семнадцать, — сказал Коля.

— Как это?

— Да так.

В дверях показалась Тамарка.