Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Шатаясь, подбираю свой «дипломат» с инструментами и ковыляю, спускаюсь к магазину на согнутых ногах, приседая от бьющей в поджилки шалой, играющей силы.

За двойными, никогда не раскрывающимися рамами окон лежит вверх лапами голосующий коллектив мертвых мух. Меня опять гнет пополам.

— Рамы замазаны — наглухо — с обеих сторон… И-и мухи, ха-ха, все-таки пролезли — зачем? Чтобы подохнуть! И-ха-ха…

Дальше мух, за пыльными стеклами, под тусклым светом сорокаваттки, вышагивают по водяному полу важные пустые кульки, крутится бумажная рвань, заваливается набок, как пьяный, полумешок намокших пряников. И все.

— Низя… — захлебываюсь я, — низя без продавца. Без продавца ценностей — нельзя… А нам надо! Починять!

Ударяю в переплет ослабевшим кулаком, и вся рама, такая угрюмая на вид, охотно высаживается, рушится на другую, и обе они весело разбиваются на составные. Хохоча, перешагиваю через открытый проем.

Александр Аверьянов коренной оренбуржец.

Работает в редакции областной газеты «Южный Урал».

Публиковался в журнале «Литературная учеба».

Ночью Коля дважды просыпался, а пока из крана сходила невкусная теплая вода, стоял сонной тетерей возле раковины на кухоньке. Потом, отдуваясь, чувствуя на подбородке, коленях щекочущие струйки, пил. Вода была холодная, как железо на морозе, и заставляла разъединяться внутри что-то крепко сжатое, препятствующее дыханию.

Утро не принесло легкости. Небо было подернуто сероватой дымкой; во дворе, под окученными деревьями, в коричневой пыли кувыркались воробьи. Поднимая бурунчики пыли над собой, воробьи взлетали на деревья, отряхивались и очумело глядели вниз. В звуках не было обычной звонкости, словно между всем, что имело свойство лязгать, греметь и позванивать при ударе друг о дружку, была вставлена невидимая вязкая пленка.

Коля долго лежал на кровати, просунув ноги между прутьев никелированной спинки. За последний год кровать стала совсем короткой, и он боялся, что однажды во сне просунет ноги между прутьев, ненароком повернется и сломает ногу. Он часто смотрел на эти свои ноги — длинные, мосластые, с огромными ступнями и острыми коленями — и недоумевал, как это так получилось: люди, дожившие до старости, не доходят ему и до плеч, а он разгуливает среди них каланчой, он, который еще год назад терялся среди них, был совсем незаметным. Все это было непонятно, несправедливо и досадно тем, что постоянно приходилось думать об этом большом теле, иначе оно цеплялось за что попало, не слушаясь, вызывало подозрительные улыбки знакомых…

Он чинил во дворе велосипед, когда вышла Тамарка в длинном домашнем халате. Тамарке едва за семнадцать, она на год старше Коли, но уже замужем.

— Здравствуй, Колечка, — сказала Тамарка и села, плавно положив руки на спинку скамьи. Коля уронил ключ, нагнулся, но не мог сразу поднять его потерявшимися руками.

— А Колечка все ключики роняет, — сказала Тамарка. — Что же ты, Коля, роняешь ключики?

Он сердито посмотрел на нее.

— Ах, я мешаю Колечке? Мне уйти?

Он нервно застучал по гайке.

— Сиди.

— Ба! — подняла Тамарка брови. — А Колечка разговорился!

Он покраснел, глянул куда-то в сторону и сказал, словно объясняя причину своей растерянности:

— Плоскогубцев нет…

— У Колечки нет плоскогубцев! А у нас есть плоскогубцы. Хочешь, я тебе дам плоскогубцы?

— Не надо мне твоих.

— Хочешь, хочешь! Идем, Ни-ко-лай!

И Коля, пойманный узкой ладошкой за жилистое запястье, пошел за Тамаркой, оступаясь, задевая каблуками ступени. Сзади у халата был глубокий вырез, в вырезе виднелась дорожка позвонков, горошинами бегущих к тонкой шее. Позвонки, шея, розовые маленькие уши, небрежные кольца светлых волос над ушами и над шеей — вот что видел Коля сзади.

В прихожей Тамарка забралась на табурет и, прогнувшись в талии, стала перебирать на полке всевозможные коробочки, банки, склянки.

— Ф-фу! — сказала она наконец, и тут неожиданно взметнулись широкие рукава халата, что-то холодное и твердое ударило Колю по плечу и клацнуло о пол; что-то волнующе мягкое закрыло Колино лицо, затем поползло по груди, а Тамаркины руки внезапно оказались на Колиной шее — тонкие и гибкие руки. Он мотнул головой и увидел перед собой светлое пятно лица, на светлом — красное (губы! — подумал он), и, проведя большим шершавым языком по пересохшему небу, дотронулся своими губами до красного пятна, не зная, что же ему делать дальше.