Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

При этих словах открылась дверь и в раздевалке появился продавец газет.

— Убит Столыпин, — выкрикнул он, — царского премьера продырявили тремя пулями!

— Мы выиграли! — тут же торжественно заявил Хершеле, подойдя к дяде. — Россия стоит на пороге революции!

— А я стою на пороге банкротства, — ответил тот, — вы должны мне пятьсот тысяч долларов, и до задницы мне ваша Россия!

Тут в разговор включился Мойше. Этот парень говорил редко, но если уж он брал слово, то логикой своих рассуждений ошеломлял слушателей:

— Послушай, дядя Вайсплатт, ты ведь умеешь считать. Итак, подумай: через несколько лет повсюду победит социализм. Может, чуть позже, а может, и чуть раньше, но он наступит с неизбежностью солнечного затмения.

— Ты так сказал, Мойше, — солнечного затмения, — старик тяжело вздохнул, — так именно ты сказал…

— Наука есть наука, дядя. Происходит то, что произойти должно. С астрономической точностью. Значит, все можно предсказать и вычислить. За сотни лет предсказать — нравится тебе это или нет.

— И что мне с того, ты, умник?

— Ровным счетом ничего. И даже — напротив: ты потеряешь и то, что у тебя останется. Последнее потеряешь: твой дом, твои фабрики, все твои гешефты — все подчистую! Будет национализировано все, до последнего пенни. Ты останешься с круглым нулем. Так о чем ты сейчас плачешь? О малости…

— Пока это дерьмо наступит, вы верните мне все мои вложения, иначе я посажу вас на нары или вышлю к чертовой матери из страны.

— Лично меня тебе не придется вышвыривать, дядя Вайсплатт, — усмехнулся в ответ Хершеле, — я сам сваливаю отсюда.

— Ты останешься здесь!

— Нет, я уеду!

— Без документов? И куда же — к ковбоям на Дикий Запад? Или старателем на Аляску?

— Как центральный нападающий, дядя Вайсплатт. В Россию. Именно там начинается главная игра за золотой кубок будущего. Завтра же уезжаю.

День 14 сентября 1911 года значится в анналах моей семьи в числе памятных дат. В Нью-Йорке братья Камински с разгромным счетом проиграли сборной команде Филадельфии финальный матч чемпионата Америки. В Киеве известный террорист Дмитрий Багров застрелил российского премьер-министра Петра Столыпина, самого ненавистного в России человека. В Вену скорым поездом из Галиции в числе других пассажиров прибыло семейство Розенбахов с целью начать в столице Австрийской империи новую жизнь с чистого листа. На плече Лео висел тяжелый деревянный штатив, на котором была закреплена допотопная фотокамера — единственный капитал всей семьи. Бывший придворный фотограф велел обеим женщинам своим, не двигаясь с места, постоять на лестнице главного вокзала столицы, чтобы он мог запечатлеть для семейной истории торжественный момент прибытия на новое место.

С юных лет гонялся Лео за сколько-нибудь важными историческими моментами. Вначале — состоя на службе у Людвига Второго Баварского, затем — как компаньон своего придурковатого брата, а теперь — как вольный художник, пристраивая штатив перед зданием венского вокзала.

— Мальва, милое дитя мое, сними наконец с головы соломенную шляпку. Сегодня мне не нужны тени на твоем прелестном личике — сегодня, по крайней мере. И ты, Яна, будь так любезна, обопрись непринужденно на твой зонтик. Отлично! Так будет превосходно. Теперь мы, пожалуй, готовы. Итак, мы находимся в самом сердце мира. На берегу прекрасного Дуная. Здесь живет и трудится наш любимый кайзер Франц-Иосиф, храни его Бог! Пожалуйста, дамы, глубокий вдох и… Улыбаемся!

«17 сентября 1911 года.

Который день не оставляет меня в покое один и тот же сон. Будто, прогуливаюсь я по улицам. Бесцельно и до смерти влюбленная. Вдруг чувствую на себе пристальный взгляд таинственного незнакомца. От этого взгляда я вся покрываюсь гусиной кожей. Силюсь позвать незнакомца, но имя его всякий раз ускользает из моей памяти. Оно крутится на моем языке, но едва я хочу произнести его, соскальзывает с языка и куда-то проваливается. Потом вновь приходит мне на ум, но всякий раз голос мой отказывается его произносить, и я не в силах окликнуть этого человека. При этом, я точно знаю, кто он: конечно же — это он, он, мой единственный, мой возлюбленный! Тот самый Божьей милостью авантюрист, который только здесь, в благословенной Вене, в этой фата-моргане, и может процветать.

Улицы сверкают, будто позолоченные. В тысячах окон играют искрящиеся блики. Никто никуда не торопится, но все жаждут иллюзий и приключений. За проходящими мимо женщинами степенно тянутся пышные шлейфы восхитительных ароматов. Мужчины, будто влекомые призраком, то и дело оборачиваются и тянутся за каким-нибудь из них. У всех — уйма времени. Облака сладострастия буквально свисают с крыш.