Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

— Чего вы требуете от меня, господа? — беспомощно выдохнул Лео, схватившись за грудь и едва не упав в кресло. — Если вам жаль ваших денег, можете получить их обратно. Что еще я могу для вас сделать?

— Выбирайте одно из двух, господин Розенбах: либо дуэль, и тогда вы называете ваших секундантов…

— …либо вы навсегда покидаете этот город! Мы даем вам три дня.

Ах, как неохотно меняют евреи насиженные места свои! Разве что по принуждению, ибо евреи в принципе являются поборниками религиозной оседлости и потому едва ли можно отнести их к народам кочевым. Между тем, не зная покоя, мотаются они по всему свету, как неприкаянные…

Все это — известные клише, однако с истинно наследственными национальными чертами евреев общего тут мало. Евреи мечутся с места на место, потому что вечно гонимы, потому что спокон веку земля горит у них под ногами.

С одной стороны, это их исторически сложившаяся беда, с другой — именно в этом гонении состоит их судьбоносный шанс. Нравится это самим евреям или нет. Им постоянно приходится сравнивать, ибо столь же постоянно наблюдают они казовую и обратную стороны жизни. Вначале — глазами новых поселенцев, преисполненных надежд на открывающиеся перспективы, а после — глазами вынужденных беженцев, вдоволь хлебнувших лиха и вконец разочаровавшихся. По причине этого вечного бегства они не успевают прикипать к чему бы то ни было душой и сердцем, обрастать духовной ленью. Их вынуждают сопоставлять, соизмерять все сущее, вечно все взвешивать. В том числе их идеи и представления не имеют, по сути, реальной возможности остывать, каменеть, превращаться в догмы. Беспрестанно подвергаются они анализу и сомнениям, ибо то, что считалось абсолютно истинным в одном месте, в другом представляется абсолютно ложным, и наоборот. Что похвальным было вчера, завтра станет предосудительным. Наша постоянная готовность к перемене мест вынуждает нас быть предусмотрительными и осторожными, наши вечные страхи делают нас недоверчивыми и хитрыми.

Присмотритесь однажды к нам повнимательней: у нас особая манера качать головой. Мы подчеркиваем этим, что по поводу одной и той же проблемы можно сказать «да» и «нет». Мы разговариваем руками. Мы поворачиваем ладони то к небу, то к земле. При этом мы многозначительно поднимаем брови, будто хотим сказать: и так плохо, и так не слишком хорошо.

Я говорил, что мы, евреи, в принципе являемся поборниками религиозной оседлости. Этим я хотел лишь намекнуть, что вечное движение — это наша явь, а покой — наша несбыточная мечта.

Вам, наверное, доводилось слышать, что, прощаясь друг с другом, мы с надеждой и верой произносим: «В будущем году — в Иерусалиме!» Этими словами мы возносим молитву к Всевышнему — положить конец нашему мучительному скитанию. Нашему вечному бегству от одной беды к другой. Мы молим, чтобы однажды Он наконец привел нас в тихую и надежную гавань оседлости.

Был леденящий декабрьский день. Всю ночь сыпал снег, благодаря чему Станислав, вечно грязно-серый, кокетливо облачился в горностаевое манто. Кучер восседал на козлах и посасывал трубку, давно погасшую от холода.

Весь домашний скарб Розенбахов лежал на подводе плотно упакованными тюками. Рядом с возницей сидели Мальва и Лео, который бережно держал между ногами деревянный штатив с прикрученной к нему фотокамерой.

— В Мюнхене нужно было мне остаться, — ворчал сквозь зубы придворный фотограф, чуть ослабив плотно сжатые челюсти, — и что ищет в этом занюханном Станиславе разумный человек?

— Так ведь и я все время об этом думаю, — безжалостно прокомментировала Яна, — останься ты в Мюнхене, не пришлось бы мне стать твоей женой. Только ведь и там ты никому не был нужен.

Эти злые слова показалась Мальве чрезмерно обидными, и она попыталась смягчить сказанное:

— Всеми фибрами души ненавижу это захолустье. Зато в пятницу мы уже будем в Вене, и до субботы весь этот кошмар будет забыт.

— Это твоя родина, Мальва, здесь ты появилась на свет, — грустно ответила Яна, — и я — тоже.

Подвода тряслась на ухабах, миновала вокзальный мост и дом, в котором квартировал Дашинский.

— Как же много оставляю я в этом городе! — вздохнула Яна, мельком взглянув на шестой этаж.

— Следы на снегу ты оставляешь, — съязвил Лео, не представляя, о чем вздыхает его жена, — да и те исчезнут, как только снег растает.

Яна промолчала, неприязненно стрельнув в сторону мужа уголками глаз. Мальва почувствовала напряженность между родителями и вновь попыталась немного разрядить обстановку: