Радослав Михайлов - Властители земли

— Давидко Иванов Касапский здесь?

Мы знаем, что его меж нас нет, а молчим. Из толпы кто-то голос подал: нету его.

— Камен Сираков?

— Здесь, гос-син капитан!

— Проходи налево!

Прошел я налево, он знак подал, и меня четверо солдат с винтовками окружили.

— Асен Сираков?

— Здесь, — отвечает брат.

— Проходи налево!

Брат мой ко мне идет. Потом один за одним остальные из пулеметного отряда, все, кто в боях был при Бойчиновцах и при Криводоле, всего тринадцать человек набралось, из всех нас только брат мой не служил в солдатах. Остальных арестованных капитан выкликать не стал, они так и стояли под осиной. Народ молчит, слушает, никто больше не голосит, ждут, что дальше будет, но я уже догадался: нас, из пулеметного отряда, и меня в первую голову, будут судить строже других. Ставри Казанджия опять к капитанову уху прилепился, тот глянул на нас и громко спрашивает:

— Спички есть у кого?

Из народа кто-то подал ему коробок. Капитан вынул спичку, коробок на землю бросил:

— Братья Сираковы, оба ко мне!

Мы подошли, я впереди, брат за мной, а капитан говорит добродушно:

— Проверим сейчас, кому из вас больше везет.

Разломал спичку надвое, руки спрятал за спину, а потом выставил два кулака вперед: детишки так в счастье играют. Я справа стоял, ну и показал на правую руку, а брат на левую кивнул, руки у него были связаны. Капитан разжал кулаки: мне досталась спичка с чистым концом, а брату с серой. Капитан поморщился, бросил спичку, приказал:

— Возвращайся к тем!

Я никак сообразить не мог, к чему бы эта игра, но вернулся под осину, где другие арестованные стояли, не из нашего отряда. Капитан подал знак солдатам, они пулеметчиков моих окружили и повели за церковь к общине, двенадцать человек их было. Брат оглянулся, поглядел на меня, может, спросить что хотел, но ему не дали, погнали всех вверх, за церковь. Больше я брата своего не видел: расстреляли его вместе со всем пулеметным отрядом на следующий день рано утром, но я про это потом узнал. И еще узнал, что капитан решил пощадить одного из нас по милости Ставри Казанджии: испугался Ставри, божий угодник, грех на душу брать. Ни отца не было у нас, ни матери, запустеет соседский двор навсегда. Пощаду разыгрывали на спичках… счастье мне досталось. Про все это я после узнал, а тогда солдаты отвели пулеметчиков, заперли их в подвале, поставили охрану и вернулись. Капитан меня снова позвал к себе. Я тогда высокий был, не ниже его, плечи крутые, спина прямая, глаза быстрые. Схватись мы с ним врукопашную, я бы его одолел, потому как я сызмальства на воле вольной рос. Да не за тем он меня позвал.

— Ты был командиром пулеметного отряда?

— Так точно, гос-син капитан, запираться не стану.

— Где в солдатах служил?

— В Бдинском пехотном полку.

У него по лицу вроде как усмешка пробежала, будто и выправка моя ему нравится, и ответы.

— Давно без отца?

— С Балканской войны, гос-син капитан.

— Пенсию давали?

— Так точно! Брат все еще получает по малолетству.

— Хорошо, Камен, — кивнул, прошелся туда-сюда, сапогами скрип-скрип, и к людям повернулся, которые вокруг нас стоят. — Я тебе все прощу, хоть ты и командовал пулеметным отрядом. От тебя одно требуется — раскайся на коленях перед односельчанами в том, что на царя оружие поднял, и назови человека, который тебя подстрекнул.

До той поры он говорил, я слушал: про власть, про бунтовщиков, про отцову пенсию; слушать я бы и дальше мог, знаем мы начальников говорливых. Но каяться на коленях?! Не выйдет, нет у меня для такого дела коленей. Тут я сказал себе: Камен, назад! Этот выбритый капитан хочет из тебя тряпку сделать, осрамить перед всем селом, чтоб потом всю жизнь на тебя пальцами показывали, пока не помрешь. На сердце стало тоскливо; пока он ответа ждал, я оглядывался, нельзя ли дать тягу. Сразу, однако, понял: некуда, солдаты стоят с винтовками наперевес, за ними народ живым обручем. Вчера, Камен, вчера надо было бежать, теперь поздно! И как понял я, что спасения не будет, замолчал. Арестованные тоже молчат, головы опустили, один только Казанджия щерится. Стою, не шелохнусь, мускулы струной напряглись, чувствую только, как лицо кривится.

— Ну, — приказывает капитан, — на колени! Все простится!

Я молчу, словно окаменел. Капитан брови поднял:

— Не будешь каяться?

— Будет он каяться, господин Харлаков, будет, как увидит, что смерть подходит. — Это Ставри Казанджия, прямо расстилается перед капитаном. Тот плечами пожал.