Радослав Михайлов - Властители земли

— Судить будут, — говорит кто-то, — раз подняли бунт — без суда не обойдется.

Капитан, услышавши шепот, прикрикнул:

— Тихо!

Но не сердито, вроде как детишек пристрожил, умные офицеры всегда так с подчиненными говорят: со строгостью, но без крику. Солдаты еще несколько человек привели, подтолкнули к нам, и мы стали ждать. С осины над нашими головами то один желтый лист слетит, то другой: перевертываются, ложатся к ногам, а за спиной церковь, тихая, точно гроб, искрится окошками против солнца. Площадь на взгорке, отсюда хорошо видать калиманичскую дубраву, запестревшую темно-красным — лист там уж опал. В низине возле Огоста паслись буйволы, поблескивая черными спинами. Я старался наших волов разглядеть на желтых полянах меж вербовых длинных теней, но, кроме буйволов, никакой животины не было. Думал про брата: близко погнал он волов или далеко, неужели и его арестуют, ведь все знают, что он в моем пулеметном отряде был и в бойчинском бою участвовал, хотя и не был бойцом: зелен еще, мы его в водоносы определили. Только я это подумал, гляжу, ведут его двое солдат: винтовки на плечах, каски со лба сдвинуты, словно издалека возвращаются, а он заспанный, руки связаны, спотыкается меж них. Подвели к капитану.

— Ты Асен Сираков?

— Я.

— Хорошо, становись вон к тем.

Асен возле меня стал, шепчет:

— Братка, кто они такие? Я сплю, наскочили, волов не дали загнать, я их на поляне оставил, как бы в кукурузу не зашли. И зачем связали? Кабы я убежать хотел, вчера бы убежал.

— Спокойно, — говорю, — поглядим, кто такие, а о волах не беспокойся.

А сам думаю: раз солдат за ним к реке посылали, не иначе видал кто, как он скотину выгонял, значит, Ставри Казанджия либо парень его. Следили, выходит, за нами всю ночь.

— Не бойся, — говорю брату, а самого жалость разбирает, испугался я за него, за себя не боялся, а за него страшно стало.

— А я и не боюсь, — отвечает, — я ничего никому не сделал, чего бояться.

— Тихо! — крикнул капитан, и мы замолчали.

Много времени прошло. Ставри Казанджия все чего-то капитану шепчет, капитан кивает, солдаты идут в деревню и новенького приводят, нас все больше становится. Гляжу, тут уж не только из моего пулеметного отряда люди, и других много. Только бай Давидко Касапского нет, а он-то и был главный, это он дал мне два пулемета, которые долго в яме лежали зарытые, завернутые в брезент; по его приказу набрал я людей по-опытнее. Бай Давидко еще вчера вечером подался к границе. Наконец солдаты успокоились, в деревне уж, видно, арестовывать стало некого, оцепили нас, а сами в пыли все. Тут откуда-то от церкви забил барабан, и кто-то стал выкрикивать:

— Приказ всему населению собраться на площадь! Кто не явится, будет строго наказан!

Всем-то зачем выходить? Нас арестовали, а других-то на что сгонять? Барабанщик к следующему перекрестку пошел, к восточному, из дворов люди стали показываться, женщина заголосила, началась суматоха, а брат мне шепчет:

— Братка, а народу зачем выходить?

— Спокойно, — говорю, — сейчас увидим.

Сгрудились мы, арестанты, чтобы поближе друг к другу быть, а капитан пред нами ходит, спокойный, гладко выбритый, большой начальник, как есть, и словно не слышит ни барабана, ни истошного воя. А Ставри Казанджия все вокруг него вьется, он шепнет, капитан кивнет. Мы слушаем, как барабанщик кричит то с одного перекрестка, то с другого, народу вокруг нас все больше, словно мы сейчас представление давать будем. Стоим под осиной у церковной ограды, подпираем друг друга плечами да спинами и молчим. Наконец собралась вся деревня. Собаки и те явились, шмыгают туда-сюда, поджав хвосты. Капитан крикнул: «Тихо!» — и принялся речь говорить. Красиво говорил, не спеша, спокойно: как власть о народе заботилась, как все было тихо-мирно, пока разбойники и смутьяны не подняли бунт, обманом завлекая в него простых деревенских людей.

— Он про кого говорит? — шепчет брат. — Нас никто не завлекал.

— Спокойно, — говорю, — когда большие начальники проповедь читают, положено слушать. Ты в солдатах не служил, не знаешь, а я знаю: разохотится большой человек на проповедь — притворяйся, что слушаешь, не то держись!

У брата свои заботы:

— Пока он тут болтает, волы кукурузу потравят, отвечай потом.

Капитан гнет дальше: он-де явился правосудие вершить от имени его величества. Ни один невиновный не пострадает, а виновные пусть на себя пеняют, им пощады не будет. Развернул список, который ему Ставри Казанджия подал, и начал выкрикивать: