Захария Станку - Ветер и дождь

Но вот мы наконец подошли к дому Борди.

Ворота были широко распахнуты, на просторном дворе уже собралось несколько десятков человек, дожидающихся выноса тела. Лица собравшихся показались мне знакомыми. Ничего удивительного. Этих людей я ежедневно видел в кафе и в бодегах. Я встречал их и на Каля Викторией. Многих я знал по имени. Знаменитости! Это были сплошь знаменитости! Я ни с кем не раскланивался. Тогда я еще не был знаком со всеми знаменитостями. Но я уже тешил себя надеждой, что такой день наступит. И день этот наступил… Но радости он мне не принес. Он принес только грустные мысли об ушедшей молодости. А ведь казалось, что она будет длиться вечно!

Дом покойного Борди — одноэтажный барский особняк — не был чудом архитектуры. Зато внутри… Я не раз слышал о том, что дом Борди похож на музей, что он набит замечательными картинами, статуэтками, вазами, дорогими коврами и старинной мебелью. Всего этого я, конечно, никогда сам не видел. (Многого я еще тогда не видел. Пройдут годы, и я это увижу. Я увижу даже больше, чем мне бы хотелось.)

Посреди двора стоял помпезный катафалк, запряженный шестеркой лошадей в черных масках. Люди, обслуживающие катафалк, были в черных ливреях. Тут же неподалеку стояли музыканты. Они переминались с ноги на ногу и беспрестанно курили. На пороге дома я увидел уже немолодую, но все еще красивую голубоглазую женщину. По всей вероятности, это была хозяйка дома. И все же, судя по ее поведению, она не чувствовала себя здесь полной хозяйкой. Я взглянул на нее и увидел ее неловкую улыбку. Грусти на ее лице не было. Подведенные ресницы, тщательно накрашенные губы и эта улыбка достаточно ясно свидетельствовали о том, что горе ее не беспредельно.

Диоклециан церемонно поклонился и, стараясь придать своему голосу приличествующий обстоятельствам тон, сказал:

— Целую ручки, мадам Мица… Значит, умер бедняга Бордя! Отдал, как говорится, богу душу. Как раз тогда, когда он совсем этого не ожидал… И мы все, его друзья и почитатели, тоже этого не ждали.

Госпожа Мица лениво ответила:

— Ничего не поделаешь, господин Диоклециан. Я ведь столько раз предупреждала его, советовала остепениться. А он отвечал одно и то же. Зачем, говорит, мне остепеняться? Что мне угрожает? Я умру? Быть этого не может! Я никогда не умру. Богу я не нужен, да и сатану воротит от одного моего вида. И вот, полюбуйтесь: он умер! Он все-таки умер, и сейчас его повезут на вокзал.

— А почему на вокзал, мадам Мица? Покойников обычно отвозят на кладбище. Зачем покойнику вокзал?

Госпожа Мица усмехнулась:

— Не притворяйтесь, будто вы ничего не знаете, господин Диоклециан. Ведь он завещал похоронить себя в деревне, в Стольниче. Он говорил, что не желает после смерти быть ввергнутым в геенну огненную, он хочет лежать в чистой земле. Он говорил мне это много раз — и в шутку, и всерьез: «После смерти я желаю лежать в чистой земле». Я обязана исполнить его волю…

Я смотрел на Мицу. Кто она — жена или любовница? Я смотрел на знаменитостей из бухарестских кафе и с Каля Викторией. Я смотрел на гробовщиков и музыкантов. Вскоре я заметил, что все люди, собравшиеся во дворе, скучают. Им не хочется больше ждать. Но, собственно, почему не начинаются похороны? Служащие погребальной конторы теснились вокруг Мицы с таким видом, как будто они собирались хоронить ее, а не боярина Бордю. И я вдруг услышал, как один из них жалуется вслух:

— Сколько же нам еще придется ждать, мадам? Не пора ли выносить гроб и ехать на вокзал? Дорога-то дальняя… Надо сначала доехать до вокзала. Потом поездом до станции Стольнич. От станции до села тоже неблизко. Чего же мы дожидаемся?

— Можете положить покойника на катафалк хоть сейчас. Но ехать на вокзал пока еще нельзя. Вот… он не разрешает…

И мадам Мица показала на полицейского, стоявшего у ворот.

Диоклециан оживился. С его лица мгновенно слетела печальная маска, которую он надел, подходя к дому покойника. Поспешно оглянувшись на широкоплечего полицейского, он обратился к мадам Мице:

— Извините меня, дорогая, но я ничего не понимаю. Почему господин комиссар Ракеш не разрешает увезти покойника? В чем дело? Пусть покойник воскреснет, если я тут хоть что-нибудь понимаю!

— Покойник уже не воскреснет, — сказала мадам Мица с брезгливым сожалением. — Кто умер, тот мертв навечно. А что касается господина полицейского, то он, собственно, здесь ни при чем. Во всем виновата моя золовка, она подала жалобу, что…